Через минуту Фадей обнаружил себя внутри портала – полувисящим, плавно оседающим на дно сферы по мере того, как отсоединялись нейлектрики.
Подскочивший Нырок помог Фадею выбраться из портала, заглянул в его затуманенные, не моргающие глаза. Что-то по ним определив одному ему известным способом, Нырок с облегчением выдохнул:
– Ну слава богу! С возвращением, бедуин!
После этого случая Фадей еще несколько раз заходил в кибертуалити через портал MagicFly, ждал Таис, звал Таис, рассказывал Таис о своей жизни. Укорял Таис, просил прощения у Таис, выманивал Таис рассуждениями на профессиональные темы, которые когда-то ее интересовали. Но Таис больше не приходила.
12. Необитаемый
Из дневника Мити Клычкова. Стихи.
И явились огненные гиены,
И глодали тушу его и остов.
И приплыли огненные мурены,
И собой наводнили остров.
Обвивали руины ребер,
Оплетали руины чресел,
И друзья мои – Жил да Помер –
Наблюдали за мной из кресел.
* * *
На грозном облаке Господь
с огнем карающим в деснице.
А мне милы твои ресницы,
а мне желанна эта плоть.
А мне так нестерпимо быть
Приспичило – с тобой и просто.
Но вспыхнул между нами воздух.
Я не успел тебя забыть.
* * *
И стены как плющом увьются пламенем,
Когда я буду проходить сквозь них,
Как призрачный жених
Необитаемый,
Как выжженный дотла жених.
* * *
Она стоит, пряма и статна,
В обличье женском сатана,
Она живет, как саламандра,
В огне, но не горит она.
С улыбкой на меня взирает
Сквозь чад и пепельную згу:
Как я живу и умираю
В ее безвыходном мозгу.
Часть 2
1. Вторая
Солнце приблизилось к поверхности воды и словно выпустило ложноножку – или окунуло в море короткий ало-оранжевый хоботок. Долю секунды казалось, что форма солнца нарушена и что сейчас оно просто вольется в море, вберется им, подобно огненной капле, стекшей по небосводу. Либо, наоборот, – выпьет море, втянет его в себя.
В эти считаные мгновения на закате, когда море и солнце вели себя как две соприкоснувшиеся жидкости, Альба всегда испытывала необъяснимое волнение. Хотелось немедленно что-то сделать – то ли поставить закат на паузу и взяться за кисти, то ли отложить в сторону пульт и, прихватив этюдник, отправиться туда, где все это действительно происходит: море чешуйчато поблескивает и лоснится, солнце сползает за линию горизонта, и над всем этим великолепием плывут пышные многоярусные облака, словно лайнеры и яхты из взбитых сливок… Альбе еще никогда в жизни не доводилось рисовать с натуры морской закат. Сегодня она могла бы это сделать. Но не сделает. Потому что будет делать нечто совсем другое.
Альба сидела в кресле, развернутом к панорамному окну, и уже не пыталась собраться с мыслями. Мысли как-то враз отступили, покорные внушению доктора Голева, который незадолго до этого попросил Альбу расслабиться и ни о чем не думать. Провести конец вечера в умиротворенном созерцательном безмыслии.
С умиротворением пока было туго. Мысли, хоть и ушли, оставили по себе мрачноватый тревожный флер. Правильно ли она сделала, что согласилась? А если что-то пойдет не так? Может, еще не поздно все это прекратить, встать, крикнуть во весь голос: «Доктор! Я передумала!»
Солнце уже наполовину скрылось в дымчатом рубиново-красном мареве горизонта. Еще немного, и нужно будет лечь в кровать. Закрыть глаза и уснуть. Только это будет не просто сон. Это будет… как там они ее называют… гипнотония. Растождествление… Синее стеклышко разойдется с желтым, как солнце и луна после затмения, как два знака «Оk», сложенные из пальцев чудаковатого доктора, любящего показывать фокусы… и после этого она, Альба, исчезнет. Здесь исчезнет. Но появится в другом месте – в том самом, где провела минувший год. А может быть, и нет. Может, она нигде не появится. В любом случае, спустя тридцать шесть часов доктор Голев произнесет несколько слов, которые ее разбудят, – и на этом ее миссия, в чем бы она ни заключалась, будет завершена.
Так он сказал. Так они договорились. Она обещала ему это – и теперь не чувствовала себя вправе идти на попятную.
А начался день с того, что Альба опоздала на завтрак. Она так увлеклась, выбирая себе наряд, что не обратила внимания на попискивание таймера в слимбуке. И звонка от Натэллы Наильевны тоже не расслышала. Наконец, перемерив все блузки и кофточки, обнаруженные в шкафу, Альба остановилась на фиолетовом топе-бандо и черной плиссированной юбке. Волосы она скрутила в небрежную гульку и заколола на затылке, губы слегка увлажнила блеском. Подходящих туфель в отделении для обуви не нашлось, зато обнаружились довольно миленькие балетки. В них Альба и вышла к завтраку.
– Доброе утро всем! – обронила так запросто, раскованно-дружелюбно, как не говорила уже много лет. – Приятного аппетита!
Отодвинула стул, чувствуя себя грациозной ланью. Заняла свое место.
– Доброе утро, Альба! Какая же ты красотка! Слов нет!
– Вот бы еще пунктуальности добавить к этой красоте неземной…
– Извините, Натэлла Наильевна, – изобразила Альба виноватую улыбку. Огрызаться и ссориться не хотелось. Не сегодня, не сейчас, не в этом топе и не в этой юбке.
Все остальные тоже принарядились, словно пришли не на завтрак в клинике, а на званый ужин в загородном клубе. Только Натэлла Наильевна была в своей повседневной оливковой униформе, тоже, впрочем, слегка украшенной – миниатюрной серебряной брошью в виде стетоскопа, закрепленной на грудном кармане. Сегодня она одна представляла местное руководство: ни доктор Голев, ни доктор Ларри на завтраке не появились. Из участников, помимо Одиссея, недоставало теперь еще и Модеста. Его оператор Ирвин тоже не пришел.
– Наши ряды редеют! – глубокомысленно заметил Митя, кивнув на пустующие места. – Интересно, куда все деваются?
Сван в ответ на это дурашливо подмигнул, прищелкнул языком и выкинул указательные пальцы пистолетиками, направив их в сторону Мити. Что, по всей видимости, должно было означать: следующим будешь ты! Или наоборот: будь спок, напарник, прорвемся!
