«Батуты сразу после пиццы? Сомневаюсь, что эту идею можно назвать удачной», – возразил Рихард в своей мягкой, как бы слегка извиняющейся манере. Альба запрокинула голову, воззрилась на него из-под шляпы глазами обездоленного котенка и заканючила: «Па-ап…»
– Альба, – стараясь быть строгим, сказал Рихард… Нет, не Рихард. Кто-то другой. Он заглядывал в ее прошлое, отодвинув гирлянду мелких красновато-лиловых листьев, и делал ей знаки выйти из беседки. Его лицо, наполовину скрытое тенью, могло бы показаться Альбе знакомым, будь она в состоянии взглянуть на него осмысленно. Но сейчас у Альбы не было ресурса на узнавание: все, что она могла, это посмотреть на лицо пустыми глазами, отложить рисунок и направиться к выходу.
– Я сейчас, – пробормотала она, огибая доктора Ларри.
Доктор Ларри кивнул. Он и не думал ее задерживать. Судя по всему, он был уже в курсе, кто и зачем вызывает ее наружу.
– Привет, Вторая!
Альба с запозданием – уже спустившись со ступенек беседки – вложила пальцы в галантно подставленную ладонь и тут же потянула руку назад, но молодой человек не спешил отпускать ее пальцы, наоборот, сжал их покрепче и удерживал еще несколько секунд, заставив Альбу испытать самое настоящее смятение. В конце концов, еще никто никогда (не считая пап, разумеется) не держал ее руку вот так, без всякой на то практической необходимости.
Прикосновение привело ее в чувство, выдернуло из прошлого, как натянувшийся шнур тарзанки.
– Привет, – сказала она, – Глеб.
– Вынужден признать, что выглядишь ты просто потрясающе, – заявил Глеб и выпустил наконец ее пальцы. – Если бы я сам не наблюдал за твоим преображением, ни за что не поверил бы, что это ты. Ты сама-то веришь?
Он заглянул ей в лицо, явно ожидая ответной улыбки.
– А разве… – начала было Альба, но запнулась под его взглядом и в замешательстве отвела глаза. Так и не произнесенный вслух вопрос, тем не менее, повис в воздухе: «А разве ты за ним наблюдал?»
Глеб качнул головой, не то давая понять, что вопрос принимается и ответ на него обязательно прозвучит, но позже; не то указывая на уводящую от беседки плиточную дорожку:
– Идем, прогуляемся?
– Идем, – коротко согласилась Альба и, снова избежав контакта взглядов, зашагала вперед.
Сад, примыкавший к территории особняка, поначалу мог показаться огромным и запутанным, но по сути представлял собой клочок пространства между двумя аллеями, которые начинались в одной точке, круто расходились, образуя лирообразное расширение, и вновь смыкались в Гномьем городке, занимавшем дальний уголок «лиры». Впечатлению же неохватности и запутанности способствовало обилие витиеватых тропинок и живописных скульптурно-ботанических групп, натуральных лишь наполовину, то бишь на ту самую скамейку, сидя на которой можно было любоваться второй половиной – проекцией какой-нибудь очаровательной тамарисковой рощицы или взгорка с накрененным могучим дубом. Бо́льшая часть деревьев, статуи с фонтанчиками, заросли цветущих многолетников и фигурно остриженные кусты относились все же к миру материального, и для ухода за ними был предусмотрен целый штат миниатюрных садовых ботов. Кто-то остроумно наделил их внешностью гномиков, и ладно бы только внешностью – он, этот кто-то, привил им также гномьи повадки, и с тех пор увидеть садового бота стало большой редкостью и удачей.
Сад обогревался климатическими щитами: в нем всегда было лето, и даже в январе можно было поплавать в бассейне, который старательно притворялся уютным плюшевым озерцом, слезой во мху в обрамлении лютиков и калужниц.
За минувший год Альба успела исходить этот сад вдоль и поперек – только вот ничего не помнила о своих прогулках. Вернее, как сейчас выяснилось, – о прогулках в компании Глеба. Он был с ней рядом все эти месяцы, не считая последних трех. В начале марта ему пришлось покинуть проект. На этом настояла Натэлла Наильевна, когда узнала, чем они с Альбой занимаются «на досуге».
– А Натэллу лучше не злить, сама понимаешь. Она тут на особом положении.
– Но сейчас ты снова здесь, – сказала Альба. – Голев тебя вернул. Чтобы ты помог ему меня уговорить…
Они уже добрались до озера и теперь сидели у воды, на маленьком пляже с бархатисто-мягким, пружинистым покрытием, на ощупь напоминавшим нечто среднее между песком и мхом. Только этот мох не пах сыростью, а песок – не лип к рукам и не забивался в складки одежды. Если бы подул ветер, этот песок не поднялся бы в воздух и не попал бы никому в глаза. Правда, и ветра настоящего здесь не было – так, легкие дуновения, зефирные сквознячки.
– Дело не том, чтобы тебя уговорить, – возразил Глеб. – Дело в том, чтобы воссоздать все с максимальной точностью. Все обстоятельства, которые сопутствовали твоему рисованию. Я – часть этих обстоятельств. И это место тоже…
– Это место, озеро? Я здесь нарисовала все эти рисунки?
– Здесь ты начала рисовать. Мы сели передохнуть во время одной из прогулок, я ненадолго отвлекся, а когда посмотрел на тебя – ты водила рукой, словно что-то рисовала на мольберте. Я тогда просто обалдел. Испугался, что ты проснулась… или вот-вот проснешься. Но ты спала. Я отвел тебя домой, и потом весь день думал: что это было? В следующий раз, когда мы пошли гулять, я захватил с собой альбом и карандаш и уже намеренно подсунул их тебе в руки. Снова здесь, на этом же месте. И ты нарисовала человека в лесу.
– Человека в лесу, – завороженно повторила Альба. Тень припоминания, совершенно, впрочем, невозможного – скорее только его иллюзия, ложная тень, – метнулась перед глазами.
– Да, человека. Охотника, – Глеб открыл на слимбуке файл с рисунками, уже виденными Альбой в беседке, и принялся их листать в поисках нужного. – Вот, взгляни.
В несколько линий обозначенное, предположительно мужское лицо смотрело на нее из-за тонких стеблей с сочленениями как у тростника или бамбука. Эти стебли, вертикально полосующие лист, не давали разглядеть лицо как следует, маскировали его подобно боевой раскраске индейца или, как сказал Глеб, охотника. Хорошо был виден только один глаз – выжидательно сощуренный, напряженный.
Рисунок был безусловно талантливым – лаконичным, как иероглиф, и со скрытой, но туго взведенной пружинкой эмоции, разгадать которую мешали тростниковые стебли. Взгляду хотелось двигаться вдоль них, искать зазор, чтобы вытащить эту эмоцию из картинки.
– И это нарисовала я? – недоверчиво спросила Альба. – Ты уверен?
– Ты сделала это на моих глазах, – подтвердил Глеб, развеяв ее сомнения.
– Ну… круто. Не думала, что я так умею!
* * *
– Значит, вы хотите, чтобы я снова погрузилась в гипнотонию и попыталась найти Одиссея, – не столько спросила, сколько подвела черту под их разговором Альба. – По-твоему, это нормально?
Они уже покинули пляж возле озера, добрели до Гномьего городка и теперь возвращались обратно.
