– Привыкну когда-нибудь, – улыбнулась Альба и впервые за время их прогулки задержала взгляд на лице Глеба дольше, чем на пару секунд. Тут же, словно испугавшись собственной неслыханной дерзости, Альба поспешила перейти на деловой тон:
– Так что я должна буду сделать, когда окажусь в «мире Одиссея»? Уговорить его вернуться? Прокричать ему в ухо код пробуждения? Убить его там – чтобы он воскрес здесь?
– Ого! Вот это фантазия! – разулыбался и Глеб. – Не думаю, чтобы Голев потребовал от тебя чего-то подобного. Хотя кто его знает… Он меня в свои планы не посвящал. Я знаю только то, что ночью ты будешь спать, а завтра мы с тобой немножечко порисуем.
– Тогда пойдем! – Альба, точно в воду с головой, ринулась в проем воротец. – Скажем Голеву, что я – согласная!
В верхней гостиной все выглядело точно так же, как год назад, когда Альба вошла сюда рыхлой одышливой толстухой, плюхнулась на кушетку и приготовилась временно умереть. Точно так же качали маятником массивные напольные часы, в камине плясала голограмма пламени, ветки растущего за окном платана затеняли солнечный свет. Все так же притягивали взгляд корешки разномастных томиков – целая стена была отдана под стеллаж, причем вовсе не иллюзорный. При желании любую из этих книг можно было взять в руки и полистать, знакомясь с трудами Фрейда и Ялома, Абрахама Маслоу и Хаяо Каваи.
Широкая вместительная кушетка и кожаное кресло все так же стояли посреди комнаты, под небольшим углом развернутые друг от друга, как слегка повздорившие собеседники. «Рабочая пара» Голева. Самого доктора в комнате не было, но едва Альба успела в этом удостовериться, как он уже возник в дверях, за ее спиной, и приглашающе приобнял за плечи:
– Проходи, проходи. Устраивайся поудобнее. Вон там. Диалог, – последнее было адресовано кушетке и креслу, которые послушно развернулись друг к другу, изменив образуемую конфигурацию с тупого угла на острый.
Альба присела на край кушетки, показавшейся ей теперь великанской. А ведь когда-то она едва на ней умещалась. Безобразные складки жира свешивались с боков, наплывая на подлокотники. Ноги – два огромных растопыренных в стороны валика – могли устроиться на кушетке разве что по отдельности, но никак не вместе. Руки тоже некуда было деть: впивающиеся в плоть перильца подлокотников не могли служить им поддержкой и только причиняли неудобство и боль.
Альба тряхнула головой, отгоняя неприятные воспоминания. Интересно, как долго это будет продолжаться? Как долго при взгляде на всякую вещь или предмет мебели она будет соотносить эту вещь или предмет с двумя Альбами – прежней и нынешней, той и этой? Когда она начнет просто жить?
– Я рад, что ты пришла, – сказал Голев и взял ее руку в свои. – Не знаю еще, что ты скажешь на мое предложение, не уверен, что согласишься, но – ты пришла об этом поговорить. Спасибо!
– И вам спасибо, – пробормотала Альба.
Вот уже второй раз за сегодняшний день мужчина брал ее за руку, и это было… волнительно. Но сейчас, с Голевым, это было не так, как с Глебом. Волнение было другое. Альба и сама не смогла бы объяснить, в чем разница.
– Как тебе, кстати, наш сюрприз – понравился? Я имею в виду встречу с Глебом.
– Да, очень. Очень приятный сюрприз.
– Глеб снова будет твоим оператором. Для этого он здесь.
– Да, он говорил. Все должно быть точно так же, как было, когда я… то есть когда мы…
– Когда начались ваши сеансы тайного рисования, – кивнул Голев. – Да, все верно. Этот ваш отдельный, не связанный с целью проекта эксперимент оказался, тем не менее, его, проекта, важнейшей частью. Может быть, самой важной, ключевой. Теперь мы хотим его повторить. Увидеть, как ты рисуешь. Понаблюдать, что в этот момент происходит между тобой и Глебом. Задать тебе некоторые вопросы в этом состоянии – и, может быть, получить ответы в виде новых рисунков.
– Вопросы про Одиссея? – уточнила Альба. – Мне нужно будет его найти?
– Про Одиссея ты лучше пока не думай. Вообще – забудь. Ты ведь о нем не думала, когда впервые входила в транс? Сейчас нужно сделать ровно то же самое, повторить максимально близко к «оригиналу». С единственной разницей: это новое погружение займет всего лишь полтора суток. Ночь, день, ночь. Послезавтра утром ты проснешься, и на этом все закончится.
Ладони у доктора были не то чтобы прохладными, но и не такими теплыми, как у самой Альбы. И необычно сухими. За те несколько минут, что Альбина кисть, напрягаясь и непроизвольно поерзывая в попытках освободиться, лежала между его ладонями, из них не выступило ни капли пота. Словно это были кожаные перчатки температуры окружающей среды, а не живые человеческие руки.
Доктор Голев рассказал ей о том, как все будет происходить. А происходить все будет в два этапа. Сначала – вот прямо сейчас – они проведут сеанс гипноза, и это будет шаг первый, необходимый для подготовки сознания к режиму управляемого транса. Собственно погружение состоится поздним вечером, в момент отхода ко сну. Как и год назад, Альба ляжет спать – и провалится куда-то гораздо глубже, нежели просто в сон. Это будет шаг второй.
«У Рихарда были такие же руки, – подумалось Альбе. – У Эрика чуть теплее, но тоже…»
Тогда, в детстве, это казалось в порядке вещей, ведь никаких других рук Альба не знала; но запомнилось, как сами папы шутили, называя себя «рептилиями», и как на ее пылающий во время болезни лоб опускалась восхитительно холодная, почти что ледяная рука.
Что за день сегодня… Рисунки, прикосновения – все напоминает о них! О тех, кого она любила больше всего на свете и кому не суждено увидеть ее красивой.
– Я готова, – сказала Альба. – Давайте уже приступим. Что мне делать? Мне нужно лечь?
Доктор Голев улыбнулся ее внезапной решимости.
– Желательно, – сказал он.
* * *
Наконец от солнца осталась одна макушка. Минутой позже скрылась и она. Альба вдруг поняла, что поклацывает зубами, хотя замерзшей себя не чувствовала. Да и напуганной, в общем, тоже.
Она скинула халат и осталась в одном боди-комбинезоне, в котором ей предстояло провести ближайшие тридцать шесть часов. Спать в нем, есть в нем, рисовать в нем. Никаких переодевашек – это было ее условие.
– Спокойной ночи, мир, – сказала Альба морским сумеркам за окном, и в комнате сразу стало еще темнее, но ненадолго: по обе стороны от кровати затеплились, разгораясь, два маленьких круглых бра.
Альба улеглась под одеяло. Зубы уже не стучали, но ощущение внутренней мелкой дрожи, накатывающей волнами и пробегающей по всему телу, не оставляло и, кажется, даже усиливалось. Через Альбу словно пропустили разряд электричества, а точнее – впустили в нее заряд, который кружил теперь по телу Альбы, как по замкнутой цепи, сотрясая каждую клеточку и заставляя сердце бешено колотиться.
Неужели ей все-таки страшно?
Чего именно она боится? Боится, что уснет – и окажется в полном распоряжении доктора Голева с его странными теориями и холодными пальцами? Глупо этого бояться, просто глупо! Она была в его власти целый год, и если бы он хотел сделать с ней что-то ужасное – давно бы сделал. Или, может, ее трясет от мысли о том существе, похожем на зачехленного бегемота, расстрелянного в упор из пейнтбольных пушек?
