– Ладно, хрокотышки! – сказал Хпр (так он выговаривал слово «коротышки», все уже привыкли и не обижались). – Спхорить можно до бескхонечности. Поднимается ветехр. С корхзиной или без, нам пора ихдти!
«Ветер», – думал лисенок, шагая следом за Тивц и наблюдая, как трепещут на ветру ее синие перышки. Точнее, самые их кончики да еще выбившийся кое-где наружу голубоватый подпушек. В целом же Тивц казалась вылитой из стекла – до того гладким и облегающим был ее природный «костюмчик».
Рыжик понятия не имел, что такое стекло. Что такое костюмчик – тоже. Эти два слова просто пришли ему в голову, когда он рассматривал перья Тивц, а потом точно так же вылетели из нее и умчались вместе с ветром в обратном направлении.
«Точно!» – внутренне просиял Рыжик, вспомнив, что такое ветер и для чего он здесь нужен: ветер – это направление. Когда начинается ветер, шерстка на их телах, а также перья, у кого они есть (а есть они только у Тивц), приходят в движение. Сначала это всего лишь беспорядочные телепания туда-сюда, развевания и взвихрения, напоминающие действия не в меру экспрессивного парикмахера, но очень скоро всклокоченная шерсть – и перья – приводятся этим незримым парикмахером в идеальный порядок, укладываются шерстинка к шерстинке, перо к перу. Нужно только встать правильно – мордочкой против ветра. И идти.
Да, ветер – это значит «идти». Двигаться в нужном направлении. Впрочем, лисенок сильно сомневался, что здесь имеются еще какие-либо направления, кроме нужного. А нужное – это ветер.
Они шли все быстрее: ветер крепчал. Листья на деревьях, росших вдоль лесной дороги, по которой они шагали, оставались абсолютно неподвижными. Рыжик не видел в этом никакого противоречия, наоборот, это казалось вполне логичным: деревья ведь никуда не шли. А ветер – то есть направление – возникает только для тех, кто идет.
…Или сначала возникает ветер – и тогда уже ты идешь? Фр-р! Лисенок запутался. Ох уж, все эти мысли! Жужжат, роятся, отвлекают от главного: от того, чтобы просто идти себе и идти, помахивая передними лапками-ручками вдоль тела и переставляя задние лапки-ножки споро и энергично, наравне с остальными чудиками-крохотышками. Потявкивая иногда: тяф-тяф! А иногда – подпрыгивая за висящим на какой-нибудь ветке (или просто парящем в воздухе) желтеньким ноздреватым мунком. Кстати, об этих мунках… Была у лисенка одна мыслишка по поводу их взаимосвязи с вкуснейшими блинчиками из корзинки для пикника…
– Фр-р! – воскликнул Рыжик теперь уже вслух и отчаянно замотал головой, вытряхивая из нее все лишнее. Все эти неотступные назойливые мыслишки. Впереди уже маячил широкий просвет – выход из леса, и кто знает, что ожидало там их маленькую компанию.
Во главе отряда топала Тивц, за ней Рыжик, потом Зильда, а кабанчик Хпр шел только четвертым, но был самым рослым из всех, поэтому ему первому и досталось.
Бам-мс-с! – прилетело и ударило прямо в лоб.
Хпр остановился и обескураженно всхрюкнул. Тивц, Рыжик и Зильда еще успели по инерции сделать несколько шагов вперед, а Фьюти уткнулся носом Хпру в полосатую, покрытую щетинкой спину.
– Фью-у! – присвистнул он, отпрянув и недовольно сморщившись. – Фто, фто, фто такое?!
– А я знаю?! Хпрень какая-то! – ответил Хпр.
Тут и остальные сбились с шага, привлеченные вскриком Хпра, принялись вразнобой оборачиваться к нему и к Фьюти – и тут же были обстреляны плоскими бело-серыми и крапчато-коричневыми штуковинами, похожими на тарелочки фрисби. Только это были очень уж увесистые тарелочки. И расцветка у них была какой-то птичьей, рябо-перепелесой.
– Ай-яй! – воскликнул Рыжик, наступив на одну из них.
Тарелка в ответ разомкнула веки и воззрилась на него парочкой черных блестящих глаз-бусинок, находившихся не посреди «лица», а где-то сбоку, словно у камбалы. Кроме того, у тарелки обнаружился клюв, похожий на опрокинутую набок букву V. Он не торчал вперед, а был как бы нарисован.
– Это что, расплющенные птицы? – с сомнением спросила Тивц и тут же покатилась кубарем, сбитая с ног очередной расплющенной сойкой, а может быть, чибисом или дроздом.
– Смотрите, смотрите! – закричала Зильда. – Это засада!
До сих пор ей удавалось ловко уворачиваться от метаемых с лесной опушки живых снарядов, а уворачиваясь, она умудрилась вскарабкаться на ветку дерева и оттуда разглядеть противника. Ну, то есть, назвать это противником было довольно сложно. Скорее это было укрытием, за которым сидел противник, – чем-то вроде баррикады из составленных в стопки птицетарелок. Стопки перегораживали дорогу не полностью – грудились вкруг опушки, но не смыкались, оставляя проход свободным; всего их было десятка два. Каждые несколько секунд верхняя тарелка срывалась со своей стопки и летела в сторону путников.
– Кто стр-стр-стреляет?! – затрещал, брызжа слюной, Фьюти. Плоская синица угодила ему прямо в глаз.
Рыжик последовал примеру Зильды и забрался на толстую ветку ели, вцепившись в нее когтями всех четырех лап. Оттуда перескочил на ветку повыше… и выше… и еще выше… Наконец он очутился на самой верхушке дерева.
Вид, который ему открылся, потрясал воображение.
– Там никого! – крикнул он вниз, товарищам. – Тарелки летают сами!
Но не в этом заключалось главное.
Там, за стопками птицетарелок, простиралась бескрайняя равнина, выстеленная поземками рваного клубящегося парка́. Словно над чашкой с горячим чаем, пар стелился и завихрялся, смещал свои причудливые узоры то в одном направлении, то в другом; изображал музыку – и сам танцевал под ее расслабленный вялый ритм.
Дорога, выходящая из леса, какое-то время еще пыталась длиться дальше и куда-то вести, но очень скоро превращалась в обмякший мышиный хвостик. Она просто иссякала, и все. Рыжик видел ее конец. В полусотне шагов от лесной опушки.
– Гиблая Долина! – закричал он вниз, словно юнга с корабельной мачты. – Дальше дороги нет!
В следующий миг лисенок увидел, что прямо под ним парит, словно расстеленный коврик, Очень Большая Плоская Птица. Ястреб или орлан.
– Прыгайте на плоских птиц!!! – заверещал лисенок и, весь распахнувшись, как белка-летяга, ринулся с ветки вниз.
Он прыгнул на орлана – и попал. Орлан зашатался в воздухе, точно пьяный; перед глазами у Рыжика все заходило ходуном, закружилось и замельтешило. Он судорожно вцепился в края тарелки, зажмурил глаза и прижал голову к бурым перьям.
Секунду под зажмуренными веками было темно. А потом Рыжик различил очертания удлиненной, согнутой в локте человеческой лапы. Или нет – лисьей руки… Или все-таки лапы, покрытой густой темно-рыжей шерстью… Нет, все-таки длинной мускулистой руки. У нее была кисть с человечьими пальцами. Именно эти пальцы и вцепились в край птицедиска. Последним, что Рыжик увидел, прежде чем зажмуриться, был именно этот образ.
Рыжик сделал над собой усилие и разомкнул глаза.
Да. Обе его лапы действительно вытянулись, очеловечились и цепко держались теперь за края орлана.
