Осторожно ступая босыми ногами, Тивц принялась бродить между осколков. Она понятия не имела, что она ищет и ищет ли что-нибудь; просто бродила, глядя под ноги, и все. Некоторые осколки блестели в лучах неяркого солнца, спрятанного за облаками, другие были похожи на тусклые матовые камешки, исцарапанные наждаком песка. Некоторые были не вполне и осколками – почти целые бутылки с отбитыми горлышками или донышками. Волны лениво катали их вдоль линии прибоя с хрустким леденцовым шелестом, словно конфеты на языке.
– О! – обрадованно вскрикнула Тивц, увидев то, что, оказывается, искала. Единственную не поврежденную, целиком сохранившуюся бутылку на всем пляже. К счастью, бутылка лежала в недостижимом для волн месте, и Тивц подняла ее без всякого риска быть выкинутой.
После этого Тивц устроилась на песке, найдя место почище, без крупных осколков, и пристроила бутылку между коленей. Она думала, ей придется повозиться с крышкой, а может быть, даже разбить бутылку, но крышка открутилась на удивление легко. Тивц перевернула бутылку, и на ладонь ей выпало скрученное трубочкой письмо.
Сгорая от любопытства, Тивц приступила к чтению.
«Дорогая, любимая доченька! – говорилось в письме. – Если ты держишь это письмо в руках – значит, ты тоже здесь. В мире, где разлученные души пытаются найти друг друга, чтобы немного побыть вместе. В мире, где мертвые с мертвыми прощаются навсегда. На земле, при жизни, люди не успевают этого сделать, а если и успевают, то их прощание отравлено страхом и болью, агонией умирания. Поэтому и создано это место. Для самых последних слов. Доченька! Я не знаю, как искать тебя в этом мире, куда идти, вокруг меня кромешная темнота…»
На этом послание обрывалась: просочившаяся в бутылку вода испортила бумагу, и буквы превратились в размытые кляксы.
Тивц перечитала письмо несколько раз. Собралась было снова свернуть его в трубочку и сунуть в карман толстовки, но оно рассыпалось у нее в руках. Все, что оставалось сделать Тивц, это отряхнуть пальцы от серовато-бежевой бумажной трухи, в которую превратился за считаные секунды листок с посланием.
«Жаль, – подумала Тивц. – Кто-то не получил такое важное для него письмо. Чья-то доченька…»
Она посидела на пляже еще немного, поглаживая литые бока бутылки и слушая, как шелестят и позвякивают в полосе прибоя отполированные волнами стеклянные голыши – останки других бутылок. Интересно, что стало с письмами, которые в них находились? Дошли ли они до своих адресатов?
Тивц поднялась со стеклянного песка, отряхнула юбку.
– Прощайте, – сказала она, – Эрик и Рихард. Вы были моими родителями. А потом перестали.
Когда она вернулась туда через день с Митяем и Рыжим, тоже захотевшими получить послания от своих родителей, стеклянного пляжа на этом месте уже не было. Был обычный серовато-белый песок.
Дни шли за днями, а кит все не приплывал.
Рыжий с Митяем насобирали всякой всячины в примыкающем к побережью леске, соорудили зеленый шалаш, даже начали делать зарубки на специально вбитом для этого колышке. Тивц плела фенечки и веревки из пальмовых волокон (вдруг кит – скользкий, и им понадобится привязать себя к нему?). Фьюти, изредка подменяемый Рыжим или Митяем, караулил на дальнем конце пирса. Зильда развлекала себя тем, что без устали носилась по берегу, время от времени делая вид, что сейчас ринется прямо в воду. Все тут же вскакивали на ноги и принимались кричать, размахивая руками: «Зильда! Нельзя, Зильда! А ну назад!»
Иногда Рыжий или Митяй приносили из тропических зарослей что-нибудь съедобное, фрукт или корнеплод, или бейсболку ягод. Все с удовольствием угощались лакомством, но еще с первых дней стало ясно, что без еды они могут запросто обойтись. Еда, вода и сон вовсе не были здесь чем-то необходимым. Ночью можно было спать, а можно было любоваться на Млечный Ключ, нежно пульсирующий в самом центре ночного неба, словно родничок на младенческом темени. Вокруг него от горизонта до горизонта были разбросаны крохотные светящиеся завитки – зеленоватые, красноватые, ярко-белые. Это было очень красиво.
Кит все не приплывал.
В первый день, поговорив с табличкой, они сразу бросились на пирс: по пляжу к нему вели выложенные из мелких камешков стрелки, а на самом пирсе такие же стрелки были нарисованы белой краской. Они повторялись через каждые сто шагов. Собственно, там, на дальнем конце пирса, оно и было – «Место ожидания кита». Чудики (они тогда еще были чудиками) проторчали там несколько часов, всматриваясь в бескрайнюю водную зыбь и подпрыгивая от нетерпения двигаться дальше.
Дул сильный ветер. Ветер – продолжение пути. А они стояли на месте…
Рыжий подозревал, что это именно ветер их изменил: сдул с них образ «смешариков» и звероголовых чудищ, в которых они время от времени превращались; оставил в них только главное – детей.
С пирса они возвращались уже детьми. Четырьмя тонкотелыми и слегка разочарованными отсутствием кита подростками и одной неуправляемой шестилеткой, которая, казалось, забыла про кита сразу же, как только повернулась к океану спиной. С шальным криком «А-а-а!!!», отчаянно топая по дощатому настилу и наслаждаясь производимым грохотом, Зильда бросилась по пирсу в направлении берега. «Эй, стой! Осторожно! Остановись!» – закричали ей, но она никого не слушала. Тогда темноволосый губастый мальчик, которого раньше звали Хпр, сказал: «Сейчас я ее догоню!» – и бросился вслед за ней. А другой мальчик, рыжий, сказал: «Слушайте, если мы все отсюда уйдем, то можем пропустить кита, когда он все-таки приплывет! Кто-нибудь должен остаться здесь». – «Я могу», – сказала высокая русоволосая девочка, выглядящая немного грустной. «Фью-ю! – присвистнул белобрысый парнишка, бывший когда-то сусликом. – Хитренькая какая! Я тоже – могу!» – «Тогда решено: ты остаешься, Фью», – сказал Рыжий. «Фьюти, – поправил его белобрысый, но без особой уверенности в голосе. – Кажется, как-то так».
Обычно Митяй и Рыжий проводили время в философских беседах, а заодно присматривали за Зильдой. Как-то раз Зильда совсем разошлась: подняв над головой широкий пальмовый лист, она заявила, что она теперь – корабелла под названием «Натусик» и что прямо сейчас она отправляется в плавание. Рыжий с Митяем замучились за ней гоняться, оттаскивая от волн.
В конце концов она совсем довела Рыжего. Тогда он взял ее в охапку и потащил, сам не зная куда. А она брыкалась и верещала. Тут Рыжему пришла в голову гениальная мысль. Он как раз тащил Зильду-«Натусика» мимо щита с интерактивным экраном – того самого щита, который они сначала приняли за обычную информационную табличку. Рыжий с извивающейся Зильдой в руках остановился возле него и громко произнес:
– Здравствуй, Щит!
Надпись на английском языке – про зону ожидания кита, – стоявшая здесь «по умолчанию», сменилась сердитым смайликом.
«Сквернословить запрещено!» – возникла фраза.
– Чего? – не сразу врубился Рыжий. – А, понял… Ну извини. Издержки билингвистической омонимии.
«Чего??» – не въехал теперь уже Щит.
