— Что за фильм нам предстоит смотреть? — поинтересовалась я.
— Я уже думал, не спросишь. Рожденная в пламени.
— Вот это название!
— Зажигает, да. Косвенно фильм слегка автобиографичный. Хотя все имена изменены, все совпадения случайны.
— То есть? — Я с любопытством посмотрела на него.
— Скажем так, это фильм про его жену.
— Танна… Танни…
— Ладэ-Гранхарсен, да. Мало кому удается стать настолько известными при жизни, как этим двоим. Словом, он сказал, что эти события здорово его изменили, и что закончить свою карьеру в кинематографе он хочет именно так.
— Зато мы на сто процентов уверены, что фильм закончится хорошо.
— Зная Гроу, я бы не был так в этом уверен. — Бен хмыкнул. — Этот парень — сама непредсказуемость.
— Хочешь сказать, он убьет свою жену?
На меня покосились как-то ну очень странно.
— Что? Я имею в виду, в фильме.
— Ты на самом деле не хочешь стать медиком?
— Нет, у меня немного другие таланты.
Помимо обсуждения кино и других талантов мы успели поговорить еще о том, что со следующей недели начнем вливать пламя и о том, как мы будем встречаться. Картина выходила потрясающая и живописная, никогда бы не подумала, что смогу спокойно говорить о таких вещах. С другой стороны, я много чего себе не представляла раньше, поэтому даже саму суть своего спокойствия восприняла относительно спокойно.
Тот факт, что пламя Бена ни коим образом моему малышу не навредит, мы тоже обсудили. По сути, как он и говорил раньше, его пламя нужно только для подпитки, для полноценного развития полуиртханенка. Никакого отношения к пламени моего сына или дочери оно не имело, не говоря уже о том, чтобы наложить на него какой-то отпечаток.
Мы побывали на аллее Памяти, представляющей собой, по большей части, огромную площадь с установленными на ней голографическими мемориальными досками. На них были перечислены все погибшие в тот страшный налет, продолжавшийся четыре дня.
Четыре дня — мне даже представить страшно — драконы поливали город огнем, и даже миротворческие силы Ферверна и Аронгары не сразу смогли помочь.
Если честно, я даже не представляю, зачем Бен меня сюда привел: он ходил между стеллами с фактами, в том числе и о героях, спасавших людей из-под завалов и из горящих высоток, с таким видом, словно был обычным туристом, который просто не может не посетить это место. Мне же было настолько не по себе — настолько не по себе от осознания даже не столько самой трагедии, оставшейся в прошлом, сколько от того факта, что это значит для него и чем это для него обернулось, что я не выдержала и утащила его отсюда под предлогом того, что меня тошнит.
Потом мы сидели на кольцевой улице, замыкающей самое сердце Мериужа в свой бесконечный круг, а мимо нас проходили туристы и мериужцы. Я думала о маме — как часто она, совсем девчонкой, приезжала сюда с подругами, сидела здесь, болтала и смеялась? Отец говорил о ней, он о ней рассказывал, но он не рассказывал и сотой доли того, что я хотела бы о ней знать.
Наверное, именно в этот момент я отчетливо осознала, что всегда буду рядом со своей дочерью или сыном. Всегда, что бы ни случилось. Несмотря ни на что.
Время пролетело незаметно, и вот мы ужинаем, а вот уже поднимаемся к залу кинотеатра. Толпа народа, собравшаяся у дверей в ожидании открытия зала, гудит, и Бен отводит меня подальше.
— Чтобы случайно спойлеров не нахвататься. В Аронагре премьера стартовала две недели назад, сразу после праздников, — поясняет он. А потом спрашивает: — Не устала?
Это «не устала?» оказывается слишком внезапным, и так же слишком внезапно на меня обрушивается осознание проведенного с ним дня. Да, нам нужно поддерживать легенду нашей «обрученности», но насколько достоверно… или правильнее будет сказать, что нужно сделать для поддержания легенды? По сути, достаточно было того плана-минимум, о котором я говорила.
— Все в порядке, — отвечаю я, и до самого сеанса мы больше не произносим ни слова.
Потом мы смотрим кино. На этом кино можно откровенно реветь, совершенно не стесняясь своих чувств, и пусть эта история — вымышленная, она только основана на реальных событиях, вымышленной она не воспринимается. Про Джермана Гроу говорит весь мир, и я понимаю, почему. Когда несколько лет назад вышла история Теарин Ильеррской, где его жена играла главную роль, я, как и многие девочки моего возраста, преимущественно залипала на Рихта Паршеррда в роли Витхара Даармархского.
Неудивительно, что эта роль для Паршеррда стала пропуском в мир большого кино, и для многих других актеров — тоже.
Гроу действительно гений.
Поэтому сейчас, на этой истории, которая вроде как вымышленная, я откровенно реву. Напоминаю себе, что Танни Ладэ-Гранхарсен счастлива в браке (с тем самым Джерманом Гроу), но все равно реву. Кажется, эти слезы становятся очищением: не те, что были после ухода Стенгерберга с Арденом, а эти.
Еще я смеюсь.
Радуюсь и чувствую, как в падении перехватывает дыхание.
Как бы там ни было, когда кино заканчивается, я полностью опустошена, но опустошена приятно. Чувствую себя воздушной и легкой, улыбаюсь, поворачиваюсь к Бену. Он смотрит на меня: в упор, пристально. Так пристально, что харрагалахт вспыхивает, отзываясь во всем теле странной жаркой волной.
— Здесь будет кое-что после титров, — произносит Бен, переключая взгляд на экран. — Смотри.
После титров — выступление Джермана Гроу. Надо отдать ему должное, редко встретишь настолько харизматичных людей (ну, или иртханов). Я бы не назвала его красавцем, но есть что-то такое в его голосе, в его манере держаться или смотреть в камеру, что от него сносит крышу.
Причем «сносит крышу» — именно то самое выражение. Другого я подобрать не могу.
— Сейчас, когда вы смотрите эту запись, меня, возможно, уже нет в живых.
Зал взрывается хохотом, Джерман Гроу с экрана разводит руками.
— Я просто забыл сообщить жене о том, что собираюсь экранизировать историю ее жизни. Скажем так, она узнала об этом, когда был закрыт последний дубль…
— Ты труп! — В кадре появляется Танни Гранхарсен.
Теперь я понимаю, почему они стали парой: эти двое идеально подходят друг другу. Они друг друга дополняют, как две части единого целого, и когда Джерман Гроу поднимается, перехватывает ее за талию и целует в губы, в зале воцаряется тишина.
— Вы можете сказать, что все это шоу, — произносит он, когда снова смотрит в камеру. — И это так и есть. Отчасти.
— На самом деле я читала сценарий, когда он создавался, по сценам. — Танни занимает второе кресло, ее манера держаться — это что-то.
Она настолько естественная и непринужденная, что кажется, Танни Гранхарсен рождена для сцены. Остается только догадываться, почему она больше не снимается.
