— Лаура? — Бен вгляделся в мое лицо.
— Про своего отчима, — я покачала головой, показывая, что со мной все в порядке. — Почему?
— Чтобы тебе стало еще веселее? — Он усмехнулся.
— Откуда ты знаешь про Эллегрин и Ардена?
— Это допрос?
— Это вопрос. Я хочу, чтобы между нами больше не осталось слепых пятен. Не хочу идти в новую жизнь, не представляя, кто рядом со мной находится.
Бен прислонился к окну. В неоновом свете его профиль казался выточенным из мрамора.
— Арден врач. Мы пересеклись на конференции, зацепились за одну тему. Сначала просто общались, потом профессиональное общение переросло в дружеское. Потом он спутался с Эллегрин, я начал встречаться с ее подругой. Наши уютные посиделки закончились, когда об их интрижке — это ее слова — узнал Ландерстерг. С ним мы в то время тоже пересекались, пару раз, но не задалось. Умение смотреть на всех, как на дерьмо, мне никогда не нравилось, и я не стеснялся ему об этом говорить. Это не нравилось уже ему. В итоге после ситуации с Эллегрин Арден сказал, что не хочет портить отношения с Торном еще больше, и полностью прекратил общение со мной. Признаюсь честно, это было паршиво, потому что я считал его своим другом.
Я молчала. Просто не представляла, что сказать. Что еще добавить, прибавить, убавить. Иногда, когда требуешь откровенности от кого бы то ни было, нужно быть готовым эту откровенность принять, а не просто моргать, пытаясь вспомнить хотя бы одно нужное слово. Хотя возможно, слова здесь были излишни.
— Пожалуй, это все самое страшное, что я мог тебе рассказать. Хотя нет. В детстве я нацепил на хвост виаренку ленту со звенящими банками, и он в истерике носился по дому, пока это не увидел отчим.
Я попыталась улыбнуться. Не вышло.
— У тебя был виар?
— Да. История с банками была первой и последней, потому что на следующий день отчим отвез меня в школу, привязав банки к моей ноге. В школе я, разумеется, их снял, но мне хватило. В том числе и насмешек на месяца два вперед.
— Хорошенькие методы.
— Ну, у меня был выбор. Либо порка, либо поход до школы с банками.
— Добрый у тебя отчим.
— Его воспитание мне многое дало. В частности, первую прописную истину, что нельзя злоупотреблять силой и властью над теми, кто тебе доверяет. Пойдем спать, Лаура?
Я посмотрела на лестницу, ведущую на второй этаж. Потом в сторону холла.
— Где ты был сейчас, Бен?
— Это уже похоже на серьезный супружеский разговор, — он хмыкнул. — Ну а если быть точным, минуя бюрокатические проволочки и вовсю используя связи отчима, договаривался о получении нами вида на жительство. Завтра пойдем отмечаться.
Я вздохнула.
Поняла, что смысла стоять больше нет, тем более что адреналин из меня просочился куда-то в подпространство, и я стала тряпичной куклой.
В этой квартире было две спальни, у каждой своя ванная комната. В моей была душевая и джакузи, как выяснилось, когда я туда заглянула. Не особо задумываясь, вытряхнула себя из одежды и быстро приняла душ. Потом так же быстро нырнула под одеяло полностью обнаженная (почти вся моя одежда осталась в Рагране) и поняла, что сон снова не идет.
Адреналин ушел, но вместе с ним и с водой ушла и накопившаяся за напряженный день усталость. Поэтому когда Бен заглянул, чтобы пожелать мне доброй ночи, я приподнялась на локте и откинула край одеяла.
— Что ты делаешь, Лаура? — очень хрипло интересуется он.
— А на что это похоже?
— На то, что ты не в себе и собираешься поблагодарить меня единственным и самым доступным способом, который первым пришел к тебе в голову, — он подходит и садится рядом со мной на кровать.
— И это говорит мужчина, который всеми силами меня соблазнял? — Я почему-то чувствую себя как пьяная. Совершенно, безоговорочно пьяная. — Тот, который говорил, что я веду себя как маленькая девочка? Я не девочка, Бен. И больше не хочу играть в игры. Мне надоело жить прошлым и все время бегать, поэтому заткнись и поцелуй меня, если хочешь. А если не хочешь, просто уйди, и так мы все и оставим.
— Ты не просто маленькая девочка, ты еще и шантажистка, — сообщает он, а потом склоняется надо мной и целует.
Не представляю, как это получается, но с ним каждый поцелуй совершенно новый. Этот, например — раскрывающе-порочный, как если бы он трахал меня языком. Слово «трахал» всегда казалось мне слишком грубым, но сейчас уже не кажется, сейчас оно единственно верное, когда мы полностью обнажены и между нами халат, который я только что с него стянула, и оставшиеся несколько сантиметров покрывала на моих бедрах. По моему бедру Бен и скользит ладонью, и я вздрагиваю, когда его пальцы касаются меня между ног.
В этих порочно-острых прикосновениях я раскрываю какие-то совершенно новые грани себя: например, удовольствие, вспыхивающее под его пальцами, раскрывается и в раскаляющемся харргалахт, из-за которого грудь становится невыносимо чувствительной. Когда Бен оставляет в покое мой рот и стягивает губами сосок, в тугой и плотный комок напряженной плоти, я выгибаюсь на простынях, кончиками пальцев касаюсь напряженного мужского естества.
Он выдыхает ругательство (почему-то я в этом уверена), не выпуская мою грудь изо рта, и это ругательство отдается во всем теле новой волной возбуждения. Такой, по сравнению с которой шторма Зингсприда кажутся легкими ветерками.
Мое тело отзывается на него совершенно бесстыдным, неправильным образом, и я шире развожу бедра, позволяя его пальцам скользить свободнее. От того, как прокатываются эти движения через все мое тело, перед глазами слегка темнеет. Только для того, чтобы снова раскрыться истинным пламенем, отражающимся в его глазах — пламенем харргалахт.
— Ты нереальная, — хрипло произносит он, а потом чуть прикусывает сосок.
Я вздрагиваю: не то от короткой острой боли, не то от его «нереальная», в котором «р-р-р-р-р» звучит как раскатистое рычание. Вместо ответа плотнее обхватываю его напряженное желание ладонью, глядя ему в глаза. С удовольствием отмечая, как зрачок вытягивается в вертикаль. Что-то внутри меня просто дуреет от этой звериной силы, отзывающейся во мне, в каждой клеточке тела.
— Трахни меня, — говорю я, не отпуская его взгляд. Подаюсь бедрами ниже и потираюсь о его пальцы, впитывая его заострившиеся черты и темнеющий перед тем как разгореться истинным огнем взгляд.
У меня перед глазами совсем другие черты — резкие, хищные, ледяное пламя во взгляде в упор.
Хорошие девочки так не делают.
Хорошие девочки влюбляются раз и навсегда, и в их сказках все до одури прекрасно и солнечно, даже если их мальчики наматывают их нервы на локоть и превращают их в ледяные нити. Бесконечно хрупкие, которые можно разбить легким щелчком. Когда-то я тоже была такой девочкой, и тоже верила в сказки, но жизнь — это не сказка.
