Поэтому я сейчас раскрываюсь под ласками другого мужчины, поэтому тянусь к нему, чтобы окончательно уничтожить ее в себе. Ее — это ту девочку, которая верила в то, что любовь одна на всю жизнь, как у мамы с папой. Что любовь — это когда тебя оберегают, а не преследуют через страны и континенты.
Наверное, я просто слишком многого хотела.
Тянусь губами к его губам, пытаюсь раствориться в этих чувственных ощущениях, когда Бен неожиданно резко отстраняется и снова выдыхает ругательство. На сей раз вполне отчетливое. Черты его лица становятся еще резче, а пламя вспыхивает ярче, но сейчас я не чувствую звериного отклика. Скорее, звериную ярость, и это слегка отрезвляет.
— Что-то не так? — спрашиваю я.
— Что-то?! — Бен резко подается ко мне, а потом проводит ладонью по моей щеке. Я чувствую влагу, которую он стирает так же отчетливо, как его прикосновение там, внизу. Он, словно опомнившись, отдергивает руку. И снизу.
И от щеки.
— Все в порядке, это просто…
— От счастья, видимо, — вот теперь в его голосе звучит привычный сарказм. — Ты плачешь, Лаура! Ты, драконы тебя дери, рыдаешь подо мной в постели!
Он поднимается раньше, чем я успеваю сказать хотя бы слово.
Поднимается и выходит, за дверью что-то с грохотом падает, разбивается, я слышу скрежетание когтей, и в спальню влетает перепуганная Гринни, взмывает ко мне на постель и ползет под одеяло. Под то самое, которое я недавно откинула, да.
Мне бы рассмеяться или разреветься и прорыдаться уже по-настоящему, но я чувствую себя полностью пустой, выпитой досуха, вымороженной изнутри.
У нас с Беном ничего не получится.
У нас ничего не получится не из-за Льдинки, не потому что я беременна от другого, а потому что тот, другой, во мне настолько, как если бы нас намертво спаяли льдом, а вместо сосудов и нервов пустили корни, прорастающие из меня в него. Причем самые сильные — в районе сердца, растопить которые не сможет даже харргалахт с истинным пламенем.
Не знаю, получится ли у меня когда-нибудь с этим справиться, но пока у меня нет ни сил, ни желания об этом думать. Особенно о том, что для него нет никаких корней, и что на мое место легко поставить любую — Солливер Ригхарн или кого бы то ни было еще. Я отбрасываю эту мысль, плотнее заворачиваюсь в покрывало, стягивая его с виари.
— Только поверх, — сообщаю недовольной Гринни.
И закрываю глаза.
Глава 17
Раньше мне всегда казалось, что утром станет легче, потому что начнется новый день и все такое. Но утром, когда я просыпаюсь и вспоминаю, что произошло вчера, легче не становится, наоборот, хочется малодушно заползти под одеяло и сидеть там до скончания веков. Именно поэтому я вытряхиваю себя из постели, заставляю принять душ, одеваюсь в одежду, в которой вчера бежала из Раграна, и выхожу из спальни.
Гринни наблюдается на перилах: сидит, вцепившись в них когтями, и вылизывает переднюю лапу. Мне надо спуститься и найти Бена, но я ненадолго зависаю рядом с ней, чтобы отсрочить неизбежное. То есть наш разговор. Чешу ее за ухом и понимаю, что у меня закрываются глаза. Все-таки все эти бесконечные смены часовых поясов (у Раграна с Аронгарой всего лишь два часа разницы, но сейчас меня сносит даже это) — приводят к тому, что я чувствую себя сонной тураской. Крохотным зверьком, обитающим в пустошах Лархарры, в подземных пещерах, где они почти круглосуточно спят.
Я бы тоже не отказалась поспать сутки-другие, но не сегодня.
— Бен, — говорю я, когда захожу на кухню.
Там пахнет так одуряюще вкусно, что мой желудок просыпается почти мгновенно, но мне сейчас не до гастрономических изысков.
— Доброе утро, — он оборачивается.
Так, как будто вчера ничего не было. Просто «доброе утро».
— Нам надо поговорить. О том, что случилось.
— Не надо. Потому что ничего не случилось, — он отворачивается к сковороде, которая тут невесть откуда взялась.
Вообще его отчиму надо выписать особую благодарность за то, что нам не пришлось жить в гостинице, а потом еще мотаться и искать себе жилье по всему городу. Наверное, если бы пришлось, я села в уголок и тихо плакала. В любом случае, у нас крутая полностью обставленная квартира на предпоследнем этаже, а из окон видно побережье. Сейчас оно лазорево-синее, я замечаю это, мельком бросив взгляд через плечо Бена.
— Я прошу прощения, — говорю я. — За то, что…
— Если мне придется заткнуть твой рот рогаликом, я это сделаю, — он смотрит на меня в упор. — Что в моих словах, Лаура, тебе непонятно? Я не хочу об этом говорить.
— Как хочешь, — я пожимаю плечами, сажусь. — Где ты нашел рогалики?
Они и правда возвышаются горкой на столе, на большом блюде. Тянусь к самому верхнему — он со сливочным сыром, и там внутри что-то еще, похожее на джем.
— Эй, — Бен ставит передо мной тарелку и стряхивает на ее кусочки поджаренного бекона. — Завтрак еще не начался.
— А он у нас по расписанию? — Из вредности вгрызаюсь в рогалик, а после повторяю вопрос: — Так где ты их нашел?
К бекону присоединяется пенное суфле с кусочками перца и крупной солью. Только после этого Бен отвечает:
— В нашем доме внизу есть рагранская кофейня. Там продается много всего интересного.
Откуда-то сверху доносится «вж-у-у-ух»! — и Гринни влетает на кухню. Пикирует прямо на стол, но Бен выставляет руку, и ей приходится резко менять траекторию. Она обиженно вирчит и садится на пол.
— Будешь вести себя как помойная набла — усыплю.
Я уже привыкла к стилю его общения, поэтому пропускаю этот комментарий мимо ушей.
— Что будешь делать сегодня?
— Ты уже забыла? Нам нужно оформить вид на жительство, потом буду искать работу.
Про работу — это просто моя боль. По двум причинам.
Во-первых, потому что из-за меня он потерял работу второй раз, а во-вторых, потому что мне нужно тоже искать работу. Только сейчас я понимаю, что если пойду на собеседование, мне придется сказать о том, что я беременна. Это открытие меня оглушает, равно и как и следующее за ним. Здесь, в Аронгаре, нет клиники знакомой Бена, и я не смогу сделать УЗИ. Точнее, смогу, но в тайне это не останется.
В эту минуту я понимаю, что больше не хочу, чтобы это оставалось в тайне.
Больше не хочу прятаться, скрываться, бегать по странам и городам, в том числе от самой себя.
— Ты знаешь хорошую женскую клинику в Зингсприде? — спрашиваю, в упор глядя на Бена.
Он откладывает вилку и нож.
— Ты о чем, Лаура?
— О том, что я хочу пройти полноценное обследование, чтобы убедиться, что со мной и с ребенком все будет хорошо.
