Р-р-р-р!!!!
Это даже не злость, я не знаю, как это назвать, от желания вцепиться ему в лицо или пнуть прямо в то, чем он собирался «не повторять» (все равно же больше не пригодится!), просто становится нечем дышать. Только сейчас я понимаю, почему: у меня в крови по-прежнему гуляет пламя, в диких количествах. Это от него я пьяная. Это от него меня влечет к этому чудовищу, с той же силой, с которой мне хочется его сейчас оттолкнуть. Или впиться губами в губы, зубами, с рычанием и яростью, мне не принадлежащей. Это от него я сейчас дрожу, даже вспоминая о диком, животном наслаждении…
— Секс с пламенем, — повторяю я, сбрасывая его руку. — Секс с пламенем, Торн Ландерстерг?! Вот что это для тебя?
— Ты сама придумала все остальное.
— Я? — шепчу я почему-то севшим голосом. — Это я придумала? Когда? Когда ты говорил, что я свожу тебя с ума?
— Я от своих слов не отказываюсь.
Если можно было сделать что-то еще с большей отстраненностью, чем то, что он сделал сейчас — просто застегнул брюки и поправил рубашку — то я смутно понимаю, что это вообще могло быть. Можно было бы спросить, от каких именно слов он не отказывается, но после случившегося спрашивать уже ни о чем не хотелось. Меня все еще вело, но первые признаки отрезвления уже были налицо.
Например, я вспомнила, зачем сюда пришла.
— Я хотела поговорить о другом, — сухо, настолько сухо, насколько это возможно, сказала я. Не нарочно. Просто во мне кончились чувства, и теперь я понимала, о чем он говорил. Если бы они не кончились, меня бы просто уничтожила эта сила, бьющаяся в самой глубине моего существа.
— Говори.
— Не сегодня.
Никогда.
Об этом я говорить уже не стала, просто поправила платье. Развернулась и вышла.
Я держалась до той минуты, пока шла по коридорам с мергхандарами. Пока поднималась к себе. Пока заглядывала к Гринни с Верражем, чтобы посмотреть на две сонные мордахи, вскинутые на открывшуюся дверь.
Только оставшись наедине с собой, на миг зажмурилась, сжала кулаки, и… выдохнула. От звонка Дару меня отделяли какие-то считаные секунды, натянувшиеся невидимые нити внутри. Я могу ему позвонить, могу попросить меня забрать, могу даже собрать вещи, но мне ясно дали понять, что меня не отпустят.
Меньшее, что получится из этого звонка — это конфликт брата с Ландерстергом. Если Даргел узнает обо всем, он… нет, я не имею права впутывать его во все это. Я вообще не имею права ничего ему говорить. Никому не имею.
Даже Рин.
Особенно Рин.
Я разделась как никогда аккуратно, повесила платье на плечики. Стоя в душе, смотрела на бегущие по запотевшему матовому стеклу капли воды, все отчетливее убеждаясь в том, что я должна сделать.
Глава 3
В комнате было невыносимо тихо — несмотря на то, что в этой резиденции никогда не было так шумно. Если честно, даже в последнюю неделю, когда подготовка к праздничной ночи шла полным ходом, даже тогда в ней не было так шумно, как сегодня. И даже в ту неделю, когда основная подготовка еще не началась, в ней не было так тихо, как сегодня в моей комнате. Или во мне.
Торн уехал на следующий же день до завтрака: он зашел попрощаться и сказать, что в силу сложившейся ситуации требуется его постоянное присутствие в Хайрмарге. Я бы сказала ему, что он попросту убегает, но если бы я что-то сказала, во мне снова проснулись бы чувства, а этого я позволить себе не могла. По крайней мере, не в ближайшее время.
Поэтому я попрощалась, пожелала ему скорейшего разрешения всех вопросов и самоустранилась из этой ситуации. Так же, как самоустранился он. Мы оба существовали в одной реальности, но по обе ее стороны. Я видела, как было объявлено об аресте Эллегрин Рэгстерн, я слышала резкие заявления ее отца и наблюдала за волной, всколыхнувшейся над миром иртханов в Ферверне.
Впрочем, волна прошла стороной, не задев меня.
В резиденции Торна меня вообще ничего не могло задеть, а учитывая, что я запретила себе думать об этом и чувствовать — тем более. Вторая волна накатила, когда родители Мистхарда попытались заявить претензии по поводу ментального допроса, которому подвергли их сына, но эту тему тоже достаточно быстро закрыли. Особенно принимая во внимание тот факт, что их сын оказался причастным к покушению, и то, что ему теперь тоже предстоял суд.
Я наблюдала за этим равнодушно и отстраненно, настолько, что временами мне самой не верилось в то, что все это происходит со мной. Меня записали в «неприкосновенные», а то, что обо мне писали в сети… ну, я предпочитала думать, что это пишут о моей однофамилице из Хайрмарга.
Моя жизнь разделилась на «до» и «после», и наверное, я никогда раньше не думала о том, что такое политика. То есть не то что не думала, я даже не представляла, и сейчас предпочла бы и дальше оставаться в блаженном неведении, но было уже поздно. Механизм уже был запущен, шестеренки крутились, и Лаура Хэдфенгер стремительно, день за днем, становилась Лаурой Ландерстерг — ларркой, спровоцировавшей бывшего однокурсника, соблазнявшей его и позволившей случиться тому, что случилось, и так далее, и тому подобное.
Торну тоже доставалось.
Впрочем, политикам всегда достается, хотя об этом я раньше тоже как-то не думала. Равно как не думала и о том, что буду делать, когда все закончится.
Но сегодня, в эти недолгие минуты тишины, когда стилисты уже ушли, а до прихода Торна еще оставалось время, эти мысли нахлынули на меня потоками пламени, грозя испепелить или превратить в ледяную скульптуру, способную рассыпаться снежной крошкой от любого неловкого прикосновения.
Я думала о том, что за все это время мы с ним говорили три раза — по видеосвязи. О том, что даже не я, а стилисты посылали ему мои фотографии с репетиции образа. О том, что все наши разговоры сводились к тому, что он сообщал те или иные новости касательно праздника. В частности, о том, что Рин и Сэфл в качестве приглашенных будут только на следующий день, но не ночью.
Сейчас я даже была этому рада.
Потому что, сжимая леденеющие руки, даже не представляла, что случится сегодня ночью.
Стук в дверь прозвучал так громко, что я вздрогнула.
— Лаура? Можно?
Голос отца доносился пока еще из-за двери, и я поднялась. Расправила юбку, струящуюся волнами снежного шелка.
— Да.
Мой голос даже не дрогнул.
С отцом мы все это время не разговаривали вообще. С того вечера, закончившегося пощечиной, до сегодняшнего дня я его не видела. Поэтому сейчас, когда он вошел, внутри меня все замерло и окончательно обратилось в лед.
— Чудесно выглядишь, дочка.
Это было так просто — зайти и сказать «чудесно выглядишь, дочка» после недель молчания. И я так же просто ответила:
