– Зачем? – заструилось что-то в воздухе.
– Нужно, – проскрипела бузина по стеклу.
Тяжелый золотой талисман, знак рода, добытый, как и все золото мира, слишком высокой ценой, блеснул в руке Мити.
– Я не могу! – воспротивился ветер на чердаке.
– Бери. И да хранит тебя Солнце.
За окном нарастал гул, словно лесную деревню поглотил океан.
Сева судорожно сгреб в поясную сумку пару кусков мела и недавно отлитые свечи.
– Будешь отбиваться мелом и воском? – хохотнули доски потолка.
– Он не воин. Он лекарь, – ответила сумрачная марь из угла.
Печально скрипнула дверь. Колдуны выскочили наружу. Улица превратилась в живую реку, несущую юные сильные тела к Дороге желаний.
– Они не могли найти Заречье! Кто их привел? – зло пенилась река, подхватив обоих колдунов.
Над дорогой стояло облако. Десятки ног безжалостно втаптывали пыль и в ту же секунду тревожили ее носками соломенных тапочек. Воздух пах дождем. Из-за леса ползла грозовая туча.
– Тебе не кажется странным… – Сева словно вырвался из сна. Муромец потряс его за плечо. – Непосвященные. Они непосвященные! Почему они тоже бегут на Кудыкину гору?
– И бегут быстрее всех!
– А это еще что?
Река из людей оттеснила Севу к обочине, втолкнула в объятия резной полыни. Сквозь пыльную завесу с глухим громом проступала избушка на курьих ножках. Да не одна! Избушка подняла лапу, растопырила шишковатые пальцы и схватила пробегавшую мимо девушку.
– Нет! – волчицей закричала маленькая колдунья, заскребла когтями по воздуху. – Я не хочу! Отпусти! Отпусти!
Но избушка упрямо согнула лапу и засунула пленницу в открытую дверь, словно сожрала живьем.
– Она ловит непосвященных! – Голос Муромца снова привел Севу в чувство. – Избушки не дают непосвященным идти к Кудыкиной горе! Овражкин, что с тобой?
– Какая-то магия, – прошелестел ветер. – Просыпается… и путает сознание…
Сева осекся. На мгновение зрачки Муромца сделались вертикальными. В ту же секунду Митя дернулся, будто получил удар.
– Перун тебя порази! – зло вскрикнула Каменная ведьма. Ее пшеничные кудри взметнулись в воздухе, загородив им обоим обзор. – Встал как истукан. А ну, пусти!
И понеслась дальше, похожая на промелькнувший солнечный блик.
От топота избушек пыль поднималась все выше, она хрустела на зубах, застилала глаза. В ее клубах то и дело сталкивались травники, чье время начиналось за полночь, чей взор мог разыскать цветок под толстым ковром прошлогоднего травостоя; заклинательницы, что плели магию, складывая в верном порядке слова; ведари да знахарки, перевертыши да кудесники, певуньи да лесовики. И он, лекарь с чужим солнечным оберегом. Руки его будто сами нырнули поперек потока и поймали русалочку с двумя тонкими русыми косами.
– Нельзя тебе туда!
– Я пойду! Или с тобой пойду, или одна.
– Тогда со мной. Со мной! – раздавалось уже со всех сторон.
Сева подхватил ее под локоть и полетел вперед вместе с ветром.
– Они будут искать меня! Понимаешь? Неужели в избушке было бы безопаснее?
– Не знаю.
– Что это за песня, слышишь?
– Ветер?
– Не ветер.
– Птицы?
– Не птицы! Слушай же! – Она прижалась к нему и закрыла глаза.
Облака пыли оседали, сквозь них виднелась толпа, кружащая по дороге, словно потерявшая след. И кто-то действительно пел: ритмично, как само время, хрипло, как листва по осени. Песня была хорошо знакомой, древней – древнее чар, что укрывали Заречье. Миг, и впереди выросла сгорбленная фигура в дырявой шали.
– Яга, – прошептала Полина, выглянув из-за Севиного плеча.
Старая колдунья тянула слова заклинания. Полина видела, как замедляются шаги парней и девчонок, как песок смирно затихает под их ногами, какими бессмысленными вдруг становятся их взгляды.
– Усыпляет, – сказал Сева.
– На меня не действует.
Он улыбнулся. Тому, что догадался об этом за миг до того, как Полина это сказала. Тому, что можно было стоять к ней так близко. Тому, что сам угол зрения его изменился, и ветер говорил с ним, и дорога пела голосом старухи, и далекий лес нашептывал какие-то слова. Тому, что губам стало сладко и влажно, а тело вспыхнуло пламенем, потому что она вся опала в его руках и не стала сопротивляться.
– Боги, ну наконец-то, – прошипела она то ли зло, то ли насмешливо, и ему вопреки всему захотелось рассмеяться. Действительно, наконец-то.
– Стой. Еще. Еще, – попросил он, когда она почти уже выпуталась из его рук.
В этот миг прямо над их головами пролетела растопыренная лапа и схватила двоих замешкавшихся парней. Сева пригнулся и заметил Муромца в окружении двух Марьяниных подружек и Василисы. Растрепанная Ниночка висла у Мити на локте и уворачивалась от огромных когтей. Василиса же пыталась отбиться: Муромец не пускал ее.
Наконец, избушке удалось поймать визжащую Настю.
– Освободи ее! – выкрикнула Ниночка, выпрыгнув из-за Митиной спины, и тут соседняя избушка наудачу хватанула растопыренными когтями воздух и сжала ее за пояс. – Не смей!
Дверь за колдуньями с грохотом захлопнулась, избушка подняла ногу, покачнулась и осторожно – будто считая, что ее никто не видит, – поднесла когти к застывшим Мите и Василисе. И вдруг легонько подтолкнула обоих к дороге.
– Она непосвященная! – крикнул Митя, но Василиса вырвалась, обернулась белкой и прыгнула в густое облако.
Маргариту нес сам ветер – и пыль опадала, и когти курьих ног раз за разом промахивались, скрипя совсем рядом. В другой раз она бы удивилась, но сейчас ничего не чувствовала и только прислушивалась: «Преврати меня», – просила земля; «Преврати меня!» – выстраивалось из окриков бегущих магов. «Преврати же! Преврати!» Кто же звал ее, о чем именно просил? Она остановилась как вкопанная, мигом обо всем забыв, когда впереди полыхнуло: на вершине холма расправила огненные крылья огромная птица.
– Рарог! – прошептала Маргарита. Это о ней, задыхаясь, тараторила Полина, едва они вошли в избушку. Это она летела над деревней и прервала их с Севой удивительный разговор. «Он сказал, что любит меня! А потом появилась Рарог и едва не спалила лес! Наверное, настал конец света, как предсказывал Митя!»
Маргарита не могла отвести от птицы глаз: огненные перья разлетались веером, гасли и снова вспыхивали. Птица кого-то охраняла. Маргарита ринулась вперед и протиснулась сквозь толпу. Отсюда можно было узнать Веру Николаевну, перед которой прямо в воздухе зависла огромная книга: их-то и оберегала вещая птица.
Тенью вырос Александр Владимирович, как будто поджидал Маргариту с самого начала. Она прислушалась: что-то стучало, сбивчиво и неровно. Что-то плакало о былом. Что-то боялось, но храбрилось так трогательно, что у Маргариты сжалось сердце.
