Он внимательно смотрел, ожидая того, что последует за ее улыбкой. Но она только подмигнула ему и перевела взгляд на зашевелившуюся толпу. И снова мужчина. Коренастый, лысый, с добрым смешным лицом, похожий на огромного домового. Маргарита узнала Федора Кощеевича, но той, что готовилась вершить судьбу, это имя ни о чем не говорило. Она видела только фанатичный блеск в его глазах и детское счастье. Он так давно верил, порой всем наперекор, в треглавого Змея! И вся его семья столетиями верила и оберегала тайну. Он мечтал стать наставником в Заречье, потому что каждой клеточкой тела чувствовал Змеево присутствие. Что ж, он тоже был подходящим претендентом.
Она снова глянула на угрюмого мужчину с синими глазами. Ее к нему влекло: к его скрытым глубоко внутри печалям и там же запрятанным надеждам, к его необъятному теплу, которое он испытывал к юной девочке с серпом в руках. Он был готов отдать ей контроль над своим телом, готов был обернуться холодным чудищем, только чтобы быть ей верным и преданным, только чтобы загладить перед миром свои мнимые ошибки, которые совершил вовсе не он сам, а его брат – похожий на него, как тень.
Это был сложный выбор. Лысый смешной человечек переступал с ноги на ногу, в глазах его читалась едва ли не мольба. Ему она тоже улыбнулась. Внезапно взгляд ее выхватил еще одно мужское лицо. Этот маг не выходил вперед, не подавал ей знаков. Он думал, и думал так неистово, так страстно удерживал взволнованное дыхание, что это мешало дышать ей самой. Нет, он не отозвался на ее клич, но внутри своей головы уже принимал непростые решения, уже представлял, как это будет, что он почувствует, как проживет свою новую жизнь. Он был единственным из трех, кто на самом деле понимал, что его может ждать, и потому боялся и принимал свой страх.
Она вгляделась в него с большим интересом: невысокий, хрупкий, гладко выбритый, изящный. Умные глаза цвета первого июньского меда. И серебристая брошь тонкой выделки… Полумесяц… Серп! Серп с кроваво-алым рубином на лезвии! Он не замечал ее взгляда, полностью погруженный в себя, и она свободно читала его, перебирая качество за качеством, как книги на полке: амбициозный, расчетливый, хитрый, но благородный и великодушный. Он умел принимать в себе тьму, не чувствуя за то вины или стыда. Он знал себе цену, но всегда выказывал уважение предкам. Он недавно взял в жены совсем юную девочку, но был с ней по-отечески заботлив и вежлив, и, как бы ни влекло его ее прекрасное тело, он позволял себе лишь осторожно поцеловать ее в висок, достойно принимая правила игры.
* * *
Вначале была тьма. Сознание пульсировало в каждой ее точке. Постепенно все наполнялось цветом, набухало белесо-желтым с подтеками сиреневого, будто вены вздувались на мертвом теле. В следующий миг его ослепил свет. Глаза защипало. Глаза! Так значит, у него все еще были глаза!
Он опирался на что-то, но что это было – камень или крепкий пол, – он не видел. Взгляд фокусировался лишь на далекой голой скале, торчащей посреди пульсирующего ничего. Скала напоминала гнилой зуб. На самом ее острие стояла девушка. Над ней кружились три огромные птицы. И хоть он умел оборачиваться коршуном, птицы эти не вызывали у него чувство родства. Они не были живы – скорее, казались плодом страшной магии. И теперь он должен был отвлечь их, принять на себя удар.
Одна из птиц расправила крылья и кинулась вниз.
– Нет! Я здесь! – крикнул Сева. Но крик его не достиг цели. Звук померк.
Птица спикировала, и Полина упала на колени, подставив под удар руки.
Тогда Сева оттолкнулся и взлетел. Тело уменьшилось, привычный болезненный укол пронзил его и превратил руки в крылья. Коршун взвился над бездной и кинулся к исполинским чудовищам.
Глаза их светились янтарем, узкие зрачки казались расщелинами меж ноздреватых оранжевых стен, словно это были проходы в иные измерения. И коршун лучше человека понимал, что нужно делать: ему не сцепиться с такими великанами, не разорвать их толстую кожу.
Одна из птиц взмахнула крылом и отшвырнула коршуна. Перекувыркнувшись и выровняв полет, он взмыл ввысь и оказался над ней. Время не позволяло просчитать траекторию, обдумать план, поэтому он ринулся напрямик, спикировав твари на голову. Птица изогнулась и подставила хищно прищуренный глаз.
И вот теперь звуки прорвались и пронизали все пространство. Тварь страшно заверещала. Но коршун, не веря своей удаче – птицы оказались из плоти и крови, – метнулся к другому глазу. Маленький клюв вонзился еще раз, и тварь сорвалась в бездну, в последний раз разжав и сомкнув огромные когти.
Сева изо всех сил захлопал крыльями, стараясь не дать ей утянуть его за собой. Грудь раскроила нестерпимая боль. Непроизвольный крик вырвался и из его горла. Огромная птица успела выпростать скрюченную лапу и слепо задеть его самым кончиком когтя.
Грудная клетка разошлась ровно по центру, хлынула кровь. Крылья его ослабли, но Сева с удивлением все еще чувствовал себя внутри птичьего тельца. Словно из коршуна уходила жизнь, но сам он все еще оставался.
«Надо выбираться», – сказал он себе, чувствуя, как умирающий коршун несет его вниз вслед за сгинувшей нежитью.
Сева зажмурился, сжался, невидимой рукой раздвинул в стороны еще горячую окровавленную плоть и, словно во сне, выскочил прямо из груди птицы. Сам он стал больше, но уязвимее. За спиной все так же хлопали два крыла, но иные. Перепончатые, гладкие. На груди сверкнуло что-то, похожее на крохотное солнце.
Вот так. Умирает человеческое тело, за ним – тело перевертыша, и под конец является суть! Сирена все это время пряталась под оболочками одежд и приличий, под кожами и перьями иных существ. Но за секунду до конца показалась и она. Да еще и под защитой родового медальона Муромцев.
Теперь он оказался не таким проворным. Если каждая жила коршуна ловила воздух, напитывалась им и выдавала силы стократ, то тело сирены скорее медленно плыло. Но зато оно было крупнее и резко привлекло внимание оставшихся птиц. Они кинулись на него. Сева не знал, как отбиваться, но не терял из виду глаза чудищ. Его руки с длинными пальцами и похожими на когти ногтями отлично подходили, чтобы ранить.
Птицы закружили вокруг. Он вертел головой, стараясь не упустить глаз с черной расщелиной посреди пылающего янтаря и в то же время не желая подставлять под удар спину. Одна из птиц сделала выпад. Его крылья образовали жесткий кокон и отразили удар. Это спасло его, но он сорвался вниз. Пришлось снова распахивать крылья, махать из последних сил, чтобы угнаться за птицами.
Твари сами кинулись к нему, все перемешалось: их когти, хвосты, клювы. Что-то задело его крыло, кожа на нем треснула. Опять полоснуло по груди, черные капли брызнули в разные стороны. Он взвыл и вцепился в скользкие жесткие перья. Птица под ним брыкалась, но он перебирал пальцами и полз по ней.
Обе твари подняли истошный визг. Этот звук больше не оглушал, не брал за живое, не вызывал ни жалости, ни страха. Нечисть не знала таких чувств. Крепкие руки упорно подтягивали его вверх, все ближе к птичьей голове. Он слышал, как клокочет что-то внутри нее, как в ней нарастает паника. Не сопротивляйся. Все скоро кончится.
