– Не касаться? – Ответом ей были лишь отрицательные кивки. – Если честно, я вообще удивлена, что ты стала со мной говорить. Ребята сказали, что ты никого не хочешь видеть.
– Твое появление было таким неожиданным, что я даже забыла об этом. – Элис, кряхтя, села, пытаясь не закрыться снова, не спрятаться в свой кокон. Возвращение Мики действительно стало внезапным и отрезвляющим, оно словно отключило ее защиту на эти десять минут. Элис словно вернулась в то время до, когда еще не была сломлена. – Еще Эван заходил, но с ним я точно говорить не могу…
– Не можешь простить?
– Я простила его, Мика. Просто он ведь был там. Я смотрю на него и понимаю: он знает. Он видел все, он пережил это со мной. И больше никаких мыслей в голове, только эти воспоминания, и не спрятаться от них никуда и…
Элис начала задыхаться: воздух не доходил до легких, превращался в всхлипы, хотя она еще даже не начала плакать. Паника снова подступала, окружала и не давала сил выбраться. Микалина против воли схватила ее за плечи, удерживая ее внимание.
– Все в порядке, Элис! Все закончилось. Ты дома. Успокойся, тут тебя никто не тронет. Тише, тише… – Она гладила Элис по спине, и та держала себя в руках, чтобы не закричать, пыталась фокусироваться на том, что это – ласковые знакомые прикосновения, но в голове мельтешили картинки того страшного дня: лица, руки, ухмылки, смех и крики, выстрелы и кровь, кровь, повсюду кровь.
– Я не могу! – Элис ощущала себя еще больше разбитой, чем в начале разговора. – Я не могу забыть! Мне больно, Мика, отпусти меня, не надо!
– Надо. Ты не можешь вот так все время – надо выбираться.
– Я не могу!
– Можешь! – Микалина сгребла ее в охапку, невзирая ни на какие крики и слабые попытки отбиться, и крепко обняла, держа изо всех сил. – Элис, у нас вечная жизнь. Ты не можешь бесконечно это переживать, ты просто свихнешься. Тебе нужно жить дальше. Возвращайся, Элис.
Она плакала, больше не пытаясь вырваться. Ей было больно, снаружи и внутри, но сил не было. Мика вернулась ради них всех в свой собственный ад и теперь просит вернуться ее – домой из ее личного апокалипсиса. Она не может бросить ее, она не может бросить их всех – Элис знала это, но не могла ничего с собой поделать. Слишком сильно ее задело взрывной волной человеческой жажды крови.
– Ты нужна нам. Там Костра сохнет на глазах от переживаний, Сэм на всех рычит, Родж не перестает бухать. Про Эвана и говорить нечего. Вик воюет, Астор пока еще не восстановился, а Лин отказывается от него отходить – одни глазюки остались. Ты так всем нужна, Элис, я не знаю как, но только у тебя получается нас держать.
– Я себя держать больше не могу, Мик.
– Что там произошло? – Микалина немного отодвинулась, чтобы смотреть Элис в глаза. – Эван не говорит ни слова. Но тебе нужно выговориться.
– Ты вроде редактор, а не психолог, – всхлипнула Элис, вытирая лицо подолом футболки.
– Почитала бы ты столько, сколько я, магистра по психологии получила бы. Ну раз уж ты заговорила со мной, может, и рассказать удастся. Хочешь, могу принести выпить – чай даже не предлагаю.
– Роджер там на всех плохо влияет. В этом доме без алкоголя ничего узнать нельзя, как я посмотрю! – Элис пыталась скрыться за шутками, но былого размаха сарказма уже не было. – Нет, пока не стоит. Я не ела несколько дней, да и во мне лекарств больше, чем во всем доме найдется.
– Тогда, может, еды?
– Не надо. Поверь, мне кусок в горло не полезет. – Элис натянуто улыбнулась, чувствуя, как лопаются засохшие губы и на шершавой коже проступает кровь. – Мы с Эваном вместе лежали в больнице. Ему прострелили ногу, когда все жаждущие правды пришли к нашим дверям, а мне чуть нос не сломали о стол в кафе две странные девицы. Я в очередной раз пошла за кофе, хотя на самом деле просто сбегала от Эвана – все становилось сложнее, и я не была уверена, что смогу контролировать свои действия и слова. А потом услышала крик. Я выглядывала из-за стены, как в этих чертовых боевиках, только вместо крутого агента разведки была просто я, и ничего, кроме как наблюдать за избиениями Сэма, не могла сделать. А потом Акина – она шла на меня, а по ее форме расплывалось пятно, омерзительное кровавое пятно, такое же, как на ее губах, и я знала, что не смогу ее спасти. Она сказала мне бежать, но меня не слушались ноги. Да и куда я могла сбежать, Мика? Там ведь Эван. Я слышала, как упало тело – тупой, тяжелый звук. Это была Акина, я мельком видела ее и лужу крови, пока меня тащили в палату. Было больно, у меня ведь нос, – Элис показала рукой на свое фиолетовое лицо. Она торопилась, рассказывала так, словно сбегала из собственных воспоминаний, боясь, что снова захлебнется паникой и горечью, и тогда уже точно не сможет ни рассказать, ни выбраться из этого всего. – Это было так страшно: видеть тела, смотреть, как связывают Эвана, и понимать, что дальше будет хуже. И ты ничего не можешь, абсолютно ничего. Беспомощная марионетка в руках вандалов. Там была та самая девица, что приложила меня об стол. Я видела в ее глазах, что она психопатка. Такие упиваются чужой болью и своей властью. И знаешь, я так боялась за Эвана – я ведь понимала, для чего им я. Мне хотелось только одного – чтобы он не выдержал, чтобы отключился и не видел. Странно, что я думала о нем больше, чем о себе. Я всегда в критических ситуациях зацикливаюсь на чем-то постороннем – такой способ держаться, что ли. Мика, они привязали нас напротив друг друга, как каких-то скотов, за руки. Меня начало мутить от ударов и головной боли – и все рассматривали, как меня выворачивало, смеялись и зажимали носы. Я не боялась ударов, даже порезов этих не боялась, хотя это было очень больно. Да и шрамы, наверное, останутся. – Она снова потянулась к лицу, туда, где через всю щеку тянулся свежий шов – Мара сделала его настолько аккуратным, насколько возможно, но он все равно оставался швом. Мика уже сама вовсю вытирала слезы: все эти картины казались настолько жестокими и нереальными, что Элис не верила, что прожила это сама. Вынесла, а не увидела в кино. – Но Эван… Он просто выл, рвался спасать меня, но не мог. Мика, это так страшно – не самой страдать, а видеть, как из-за тебя сходит с ума кто-то другой! Это просто невыносимо, это больнее всяких порезов. Даже когда они высмеивали мою грудь, пытались ее отрезать, все, о чем я могла думать – это Эван. А потом…
Элис больше не могла говорить – она начала плакать. В голос, как плачут у могил любимых или на пепелищах домов родных. Ей снова не хватало воздуха, ей хотелось отключиться и не помнить всего этого, не переживать снова эти минуты ее боли и омерзения, но Мика была права – нужно было хоть раз это все выплеснуть, отдать на откуп миру, чтобы можно было сделать шажок дальше – маленький, несмелый, но очень важный. Иначе она свихнется в этом бесконечном адовом дне сурка, который проживала внутри раз за разом, в каждом сне, в каждой секунде непродолжительного бодрствования.
– Кэт, эта девица, она знала, чем задавить Эвана. Чем разбить меня. Она отдала меня двум огромным мужикам на потеху. На глазах у всех.
– Элис… – Мика, казалось, задохнулась от понимания того, что произошло. – Они?..
