– Они изнасиловали меня, Мика. Один сзади… Его руки. Он трогал меня, толкался там. Я не чувствовала боли, я словно со стороны смотрела на все это, там было только мое тело, которому уже было все равно. В отличие от Эвана – его заставляли смотреть на это, наблюдать за тем, как меня… Мика, как все это забыть? Ему, мне? Тот второй, он мне в лицо, он в рот хотел…
– Бедная моя, – Мика обняла ее, чувствуя, как под руками сразу напряглись мышцы. Элис просто рыдала взахлеб, не зная, как все это пережить.
– Я хотела умереть. Потому что не могла больше это видеть и чувствовать. Я все время хочу умереть, Мика, только по-настоящему. Чтобы ничего не было, чтобы я не помнила, как они…
Они сидели и плакали вдвоем. Элис – тяжело, выпуская со слезами все накопившееся за эти дни, за то время, что она варилась в своем аду. Микалина – просто от сожаления за ее несчастных друзей, которым пришлось все это пережить, и тут уже ни время, ничего не могло им помочь.
– А потом появилась Вик и ребята. Она убила тех парней, и один упал прямо на меня, всем своим весом. Это было так мерзко, хотя я уже мало что соображала. Кругом выстрелы, крики, кровь, а я – как в чертовом кино! Звуки приглушены, мир смазан, и только глаза Эвана, который, едва освободился от веревок, дернулся ко мне. Ну а дальше крик, снова страшный крик, только в этот раз мужской. Это был Астор. Я, я даже не знаю, как это описать: обрубок руки, фонтан крови – это так страшно, так неправильно, словно бутафория какая, но не настоящее, так ведь не должно быть! – Элис захлебывалась слезами и словами, ее наконец прорвало всеми невыплаканными страхами и ужасами, и теперь она не могла остановиться. – Он сам смотрел на свою руку и не понимал, что происходит, как такое могло случиться… Я даже представлять не хочу, как это – лишиться руки. Навсегда, Мика, тут ведь все – навсегда!
Микалина ничего не говорила, только сама вытирала слезы да периодически гладила Элис по спине и плечам. Комната трещала от напряжения. Казалось, еще немного – и рухнет этот несчастный дом, не выдержав боли своих уставших, страдающих жителей.
– Потом резко – и вдруг все затихло, устремилось в одну точку, замерло. Туда, где медленно падала Вик. У нее изо рта тянулась дорожка крови, и я не могла отвести взгляд, меня просто парализовало. А она улыбалась, как могла. И все повторяла, что вернется, что мы вернемся. И рухнула в руки Ветру – вот на кого больно смотреть было. Он плакал, держа на руках мертвую жену. И пусть все знали, что назавтра она очнется – каково это, видеть мертвым того, кого любишь?! Это ведь самому умереть можно от боли! Все вокруг не имеет значения: люди, воздух, жизнь… Ее нет больше, вот она – на руках твоих, просто тело, бездыханное. Мик, это так страшно, так бесчеловечно – я никогда не видела раньше, не понимала. Это все было слишком страшно, чтобы вынести, чтобы пережить и забыть. Я не знаю… Я уже ничего не понимаю, я все время в этом и не могу выкинуть из головы, не могу переступить. Я боюсь. У меня внутри все сломалось – я не знаю, за что держаться. Просто один сплошной кошмар, который не заканчивается. И больно, больно, больно…
Элис откинулась на подушку, пытаясь справиться с дыханием. Она уже не понимала, где она – все еще в своей комнате или вернулась в этот отвратительный ангар. Боль, которую в этот раз не усыпили лекарствами, поднималась по телу, заполняла ее, словно сосуд – водой. Мика тут же сообразила, что дело плохо, и выбежала из комнаты. Буквально через секунду появилась Мара, бросилась измерять пульс и ощупывать покрывшийся испариной лоб.
– Это того стоило? – грубо спросила она у Микалины, и та просто пожала плечами.
– Стоило, – едва смогла прошептать Элис и тихо застонала.
– Все-все, сейчас я поставлю капельницу, и ты поспишь. – Мара быстро и четко выполняла привычные действия, ни на минуту не теряя собранности и хладнокровия. Элис даже завидовала им, солдатам из мира Вик, – они умели отключаться, когда нужно. Ей бы так, иначе эмоции ее просто убьют.
Элис рассматривала потолок сквозь едва приоткрытые веки, ожидая, когда станет легче. Перед глазами все хороводили картины того дня, но она решила, что начнет выходить из комнаты, хоть на немного. Нужно как-то идти дальше, пока она еще в своем уме. А по щекам все катились и катились слезы.
* * *
Элис проснулась ночью. По приевшемуся уже потолку плясали отсветы уличных фонарей – если, конечно, это были только фонари. Почему-то не верилось, что под их окнами никого нет. Элис знала наверняка, что там снуют любопытные, вокруг расставили палатки паломники и, как обычно, несут свой патруль друзья Вик. Она прислушалась – в доме было тихо, а вот с улицы действительно доносились голоса. Но в интонациях хотя бы не слышалось угрозы, что уже радовало. Элис пошевелила затекшим телом: ей казалось, что она стала одним огромным болящим желе. Нужно было встать – она ведь себе обещала. Отсоединив трубку капельницы от катетера, она осторожно приподнялась на кровати, наблюдая, не съедет ли в тот же миг весь мир в темное ничто. Голову слегка повело, но уже спустя полминуты комната перестала качаться, и Элис рискнула свесить ноги с кровати. Тело слушалось плохо – то рукой заденет рядом стоящий стул, то ногой промахнется и ударится о край кровати. Почувствовав ступнями холодный паркет, Элис принялась всматриваться в окружающую обстановку в поисках своих домашних угг и одежды в целом. Все нашлось на кресле-мешке неподалеку: сложенное аккуратной стопочкой заботливыми руками Костры. Элис стиснула зубы и потихоньку встала – боль отдавала в ребра, лицо и вовсе по ощущениям напоминало один большой синяк. Почему-то думалось, что не только по ощущениям. Еле передвигая ногами и опираясь на стул, Элис доковыляла до кресла. Да, самой стоять после всего было очень тяжело – ее немного трясло от напряжения, такого непривычного после долгой отключки. Кое-как натянув на себя свежее белье и спортивный костюм, Элис надела угги и так же, хватаясь за все подряд, двинулась к ванной. Из зеркала на нее смотрел кто-то другой. У нее ведь лицо было раза в два меньше, да и цвет хоть и не блистал здоровьем и загаром, но точно не переходил из лилового в зеленый и обратно. Бурый тонкий рубец разделял ее щеку на две части, словно на «до» и «после». До того дня, до того, как ее сломали, до… Элис одернула себя – нельзя на этом зацикливаться, нельзя позволять себе впадать в этот болезненный анабиоз. Она включила воду и быстро умылась, убирая остатки сна и желания жалеть себя. Пока она вдыхала аромат свежих полотенец – Костра нашла просто сногсшибательный кондиционер для белья, и теперь все едва уловимо пахло лавандой, – желудок подал недвусмысленный сигнал о голоде. И действительно, сколько она не ела? Сколько вообще провела в мирке собственной боли? Элис медленно вернулась в комнату и нашла свой мобильный. Если он не врал, то с момента, как их украли из больницы, прошло восемь дней. Неделю! Она провела взаперти неделю, даже не поинтересовавшись, что происходит за дверьми ее комнаты. Вряд ли бы Лин хотела быть похожей на нее теперь. Элис обхватила себя одной рукой – инстинктивно, словно пытаясь унять боль, которая опоясывала ее при каждом шаге, каждом глубоком вдохе, а второй искала опору. Дверь тихонько скрипнула, и Элис опасливо выглянула в коридор – не спит ли Стю у ее комнаты. Но дорога, к счастью, оказалась свободна. Тяжело переставляя ноги, Элис направилась к лестнице, пытаясь вспомнить, по какому такому внезапному желанию она поселилась аж на третьем этаже. Это ведь сколько ступенек ее отделяют от гостиной и кухни. Про то, что нужно будет возвращаться обратно, она даже не думала – просто шла, изредка останавливаясь перевести дух. Дорога, что обычно занимала полминуты, в этот раз растянулась, как казалось Элис, на целый час. Когда до кухни оставалось шагов десять, Элис обессиленно села на пол, представляя, как будет ползти за едой. От всей этой картины у нее вырвался истерический смешок.
