Эллиотт потер затылок.
– Это не твоя вина, Кэтрин.
– Тогда чья же?
– Почему непременно кто-то должен быть виноват?
– Если бы я помогла мамочке получить помощь, Пресли сейчас была бы жива. Но мне казалось, что можно оставить все как есть. Я думала, что сохраню и то, и другое. Буду рядом с тобой и защищу гостиницу, чтобы мамочка и дальше могла там жить, – я подавила рыдание. – А теперь я ее потеряла. Она виновна в убийстве, и все из-за моего эгоизма.
Эллиотт усадил меня к себе на колени, и я прижалась щекой к его груди.
– Из всех моих знакомых ты последняя, кого можно обвинить в эгоизме. И ты храбрее, чем я думал.
– В конечном счете это не важно. Я не смогла их спасти. Даже не смогла попрощаться.
– Мы можем поехать и увидеть твою маму, ты же знаешь. Мы можем ее навещать.
– Это будет просто мамочка.
– Но, Кэтрин, разве это плохо?
Я покачала головой.
– Ты не понимаешь.
– Нет, но очень стараюсь понять.
– Тогда пойми вот что. Все, кто мне дорог, либо страдают, либо умирают.
– Только не я.
– Пока что.
– Кэтрин, – Эллиотт вздохнул. – Тебе нужно отдохнуть.
Он закрыл глаза и устало потер переносицу.
Я слышала в его голосе отчаяние, потребность мне помочь, все исправить, но сегодня я впервые собиралась самостоятельно выбираться из груды пепла, оставшейся от дома на Джунипер-стрит.
– Что ты должна была делать? Расскажи ты кому-нибудь – сразу лишилась бы дома и матери. В итоге ты хранила молчание и жила в аду, а твоя мать не могла получить необходимую ей помощь. Ты была права, Кэтрин, и я никогда не устану это повторять. У тебя не было выбора. Не делай вид, что он у тебя был.
– И посмотри, что получилось в результате.
– Ты здесь, со мной, и в безопасности, – в голосе Эллиотта проскользнули нетерпеливые нотки, как будто его сердило, что я не понимаю очевидных вещей. – Знаешь, окружающие два года твердили мне, что нужно тебя забыть, но я все равно за тебя боролся. Когда я наконец вернулся сюда, ты меня ненавидела, но я все равно не сдавался. Ты хранила свои секреты, отталкивала меня, постоянно твердила, что после выпускного мы неизбежно расстанемся, но я продолжал бороться. Когда я открыл дверь в ваш подвал, я не знал, что ждет меня внизу, но все равно спустился по ступенькам в темноту. Меня трудно напугать, Кэтрин, но пока я шел по коридору, меня трясло от страха. Я боялся того, что могу увидеть, повернув за угол. Такой же страх у меня вызывает необходимость уехать из Дубового ручья без тебя, – он крепко сжал мою руку. – Я знаю твой секрет, и я все еще здесь. Я хочу всегда быть рядом с тобой и сделаю ради этого что угодно.
Я плотно сжала губы.
– Хорошо.
– Хорошо? – переспросил Эллиотт едва ли не по складам.
Я кивнула.
– И что конкретно это значит?
– Бейлорский университет. Тебя ждут на собеседование, помнишь?
Эллиотт нервно рассмеялся.
– Да, помню, но… Ты поедешь со мной?
Я дернула плечом.
– Миссис Мейсон сказала, что я могла бы получить грант на обучение или стипендию. Можно взять кредит, чтобы выплатить недостающую сумму. Я могу найти работу, я не боюсь тяжелой работы. Я…
Эллиотт крепко меня обнял. Его руки дрожали, он хрипло вздохнул и прижался лбом к моему виску.
– С тобой все в порядке? – прошептала я, прижимаясь к нему.
– Теперь да, – он выпустил меня и быстро вытер щеку тыльной стороной ладони. Глубоко вздохнул и выдохнул, нервно усмехнулся. – Все это время я боялся, что потеряю тебя.
Я несмело улыбнулась.
– Но ты все равно за меня боролся.
Эпилог
Кэтрин
Мамочка смотрела на сидевшего напротив нее Эллиотта. На ней был комбинезон цвета хаки, на нагрудном кармане которого чернело несколько цифр. Зал, в котором мы находились, имел форму восьмиугольника, в каждом сегменте которого было прорезано большое окно. Сорок или около того пластиковых стульев стояли вокруг семи круглых столов, расставленных по помещению. Большинство столов были незаняты, лишь за одним сидели мужчина и женщина, а напротив них еще одна пациентка в комбинезоне, выглядевшая очень взволнованной.
– Тебя долго не будет? – спросила мамочка.
– Дорога занимает семь часов в одну сторону. Я буду приезжать на каникулах, – пообещала я.
Мамочка обернулась и поглядела на Карлу, медсестру, стоявшую между дверью и торговым автоматом.
– Хотите перекусить? – предложил Эллиотт, вставая. – Принесу нам чего-нибудь.
Он встал, и ножки его стула скрипнули о вымощенный плиткой пол. Эллиотт прошел через зал, поздоровался с медсестрой, потом оглядел меню автомата, выбирая, что купить. Он стоял, повернувшись к нам боком, чтобы видеть меня боковым зрением и вмешаться, если потребуется.
– Я здесь, ты уезжаешь учиться, а кто же присмотрит за гостиницей? – спросила мамочка, ерзая на стуле.
– Мамочка, гостиницы больше нет, помнишь?
– Точно, – пробормотала она, откидываясь на спинку стула. Она постоянно пыталась вернуться в мирок, который мы создали в доме на Джунипер-стрит, не реже двух раз за одно посещение. Наверное, она надеялась, что я стану вести себя, как раньше. Однако врач сказал, что нельзя потворствовать ей и поощрять ее фантазии. – Ты решила все вопросы со страховой компанией?
Я кивнула.
– На прошлой неделе они прислали чек. Он покроет учебу в университете, и еще немного останется. Спасибо, что подписала бумаги.
Мамочка сделала попытку улыбнуться, но улыбка на ее лице смотрелась неестественно.
– Ты можешь поблагодарить своего папу. Именно он настоял… – заметив выражение моего лица, она умолкла. – Неважно.
– Думаю, хорошо, что ты по-прежнему с ним говоришь.
Мамочка огляделась по сторонам и подалась вперед.
– Все нормально. Мы никому не скажем. Не беспокойся.
– О чем ты?
Мамочка посмотрела на идущего к нам Эллиотта и снова выпрямилась.
– Ни о чем.
Эллиотт положил на стол три пакета.
– Кукурузные чипсы и соленые крендельки. Не слишком богатый у них тут выбор.
Мамочка разорвала красный пакет и стала шумно жевать. Я видела тень Поппи, когда мамочка ела, и гадала, живет ли еще эта маленькая девочка в глубинах сознания мамочки. Врачи психиатрической больницы в Вините, штат Оклахома, старались избавиться от Алтеи, Поппи, Уиллоу, кузины Имоджен, дяди Жаба и особенно от Дюка. Нам строго запрещалось разговаривать с этими личностями. Я посмотрела на установленные под потолком камеры, а Эллиотт накрыл мою ладонь своей.
