– Мы знаем, что в отношении них ведется расследование! Мы хотим знать, что они сделали с Пресли! – выкрикнула Татум.
Мистер Мейсон выпустил меня и поглядел на меня поверх очков.
– Ты напала на этих двух девушек за то, что они исцарапали твой шкафчик? Кэтрин, это на тебя не похоже. Что случилось?
Анна Сью и Татум злобно уставились на меня. Я потупилась, рассматривая свои окровавленные костяшки пальцев. Именно так выглядели руки Эллиотта, когда мы с ним впервые встретились. Я твердо посмотрела мистеру Мейсону в глаза.
– Анна Сью ножом нацарапала на моем шкафчике надпись, и я их поймала. Они стали спрашивать, где Пресли, а потом Татум взяла нож и приставила к моему лицу. Она оттеснила меня к шкафчикам.
Мистер и миссис Мейсон посмотрели на Татум, открыв рты.
– Татум, ты угрожала Кэтрин этим ножом? – спросила миссис Мейсон.
Татум быстро переводила взгляд с мистера Мейсона на миссис Мейсон, потом посмотрела на Анну Сью.
– Мы сделаем все что надо, если это поможет вернуть нашу подругу.
Миссис Мейсон посмотрела на меня, в ее глазах я увидела страх.
– Мистер Мейсон, пожалуйста, уведите Анну Сью и Татум к директору Огастин. И вызовите полицию. Кэтрин Кэлхун только что угрожали оружием на территории школы.
Мистер Мейсон ухватил за предплечье Татум, потом – Анну Сью и помог ей подняться.
– Погодите! – воскликнула Татум, упираясь. – Это она на нас напала! Она первая на нас набросилась!
– После того как вы угрожали ей ножом, – заметил мистер Мейсон. Его низкий голос эхом разнесся по коридору. – Давайте, идем.
Я набрала код, дернула ручку, и впервые на моей памяти шкафчик открылся с первой попытки. Я достала запечатанную в пленку гигиеническую прокладку и сунула в карман куртки.
– О, так вот зачем ты пришла к шкафчику во время урока, – пробормотала миссис Мейсон. Она потрепала меня по щеке, погладила по голове. – Как ты?
Я кивнула, чувствуя, что по щекам еще текут слезы.
Психолог крепко меня обняла. Только теперь я осознала, что до сих пор дрожу, и прижалась щекой к ее груди.
– Школа перестала быть для тебя безопасным местом.
– Я ничего не делала Пресли, и Эллиотт не делал. Клянусь, мы тут ни при чем.
– Знаю. Идем.
– Куда мы пойдем? – спросила я.
Миссис Мейсон вздохнула.
– До тех пор, пока все не уляжется, ты будешь получать и выполнять задания в моем кабинете.
Глава тридцатая
Кэтрин
Дождь моросил по ветровому стеклу «Крайслера», и капли скатывались вниз без помощи дворников. После уроков Эллиотт весь вечер вел себя очень тихо, пока мы заезжали в магазин, и теперь, когда мы остановились перед домом на Джунипер-стрит, тоже молчал.
– Можно мне зайти? – наконец спросил он. С его носа до сих пор капала вода. Он уставился на руль, ожидая моего ответа.
Я коснулась его щеки.
– Да. Нужно тебя обсушить.
– Я отнесу сумки на крыльцо, а потом уйду. Встречаемся наверху.
Я кивнула.
Занеся в кухню последнюю сумку, я остановилась, увидев, что на диване сидит мамочка и смотрит в темный экран телевизора.
– Я привезла продукты, – сообщила я, встряхивая мокрую куртку и вешая на крючок рядом с остальными. – Хочешь помочь мне их разобрать?
Мамочка не ответила.
– Как день прошел?
Я стала доставать из пакетов покупки и раскладывать их на полках кладовки и холодильника. Мокрая одежда липла к телу, и к тому времени, как я запихнула пустые пакеты в мусорную корзину, у меня уже стучали зубы. Я сняла ботинки, забросила их в прихожую и прошла в гостиную.
– Мамочка?
Она не шелохнулась.
Я обошла диван, заглянула мамочке в лицо: она была очень бледная, покрасневшие глаза неподвижно глядели в пол.
– Что ты делаешь? – спросила я, присаживаясь перед ней на корточки.
Я пригладила ее растрепанные волосы, чтобы не закрывали лицо, а на сердце у меня скребли кошки. Прежде мамочка уже впадала в такой ступор раз или два, но в последнее время ее поведение стало очень нестабильным.
– Все умирают, – прошептала она, глядя в пространство остекленевшим взглядом.
– Скучаешь по папе? – спросила я.
Мамочка посмотрела на меня, но тут же отвернулась, по ее щеке потекла слеза.
– Так, давай-ка уложим тебя в постель.
Я встала, помогла мамочке встать, повела ее по коридору, потом вверх по лестнице, в ее комнату. Мамочка села на кровать, на лице ее застыла печаль. Я расстегнула ее блузку, сняла бюстгальтер, нашла ее любимую ночную рубашку и через голову надела на нее.
– Вот так, – приговаривала я, укладывая мамочку.
Когда она легла, я сняла с нее ботинки и джинсы, укрыла простыней и одеялом, а потом она повернулась ко мне спиной.
Я прижалась губами к ее холодной, чуть влажной щеке, но мамочка не шевельнулась. Я похлопала ее по руке и заметила, что у нее грязь под ногтями.
– Мамочка, чем ты сегодня занималась?
Она отдернула руку.
– Ладно. Мы можем поговорить об этом завтра. Я тебя люблю.
Закрыв дверь, я на цыпочках спустилась по лестнице и прошла по коридору к своей комнате, но заходить туда не стала. Повернула регулятор термостата и вздохнула, когда из вентиляции пошел теплый воздух. Мамочка даже не спросила, почему я вся мокрая и дрожу.
– Это я, – прошептала я, проскальзывая в свою комнату.
Я приоткрыла дверь ровно настолько, чтобы протиснуться внутрь – открыть ее шире не позволял комод. Я ожидала увидеть в комнате Эллиотта, но его там не было. Он стоял в ванной, весь мокрый и дрожащий. Из одежды на нем были только насквозь промокшие джинсы, а на плечи он накинул одно из моих полотенец.
– Что ты делаешь? – спросила я, входя в ванную.
Губы Эллиотта посинели, зубы стучали.
– Не могу согреться, – ответил он.
Я отдернула занавеску, висевшую над ванной, и повернула кран. Сняла куртку, залезла в ванну и потянула за собой Эллиотта.
Мы стояли рядом под теплыми струями воды и мало-помалу перестали трястись от холода. Я снова и снова крутила кран, увеличивая температуру, вода становилась все горячее, а мы постепенно согревались.
Эллиотт посмотрел на меня сверху вниз: наконец-то обратил внимание на что-то еще кроме холода. С кончика его носа и с подбородка капала вода. Он оглядел меня с головы до ног – мои свитер и джинсы промокли насквозь. Эллиотт через голову стащил с меня свитер, и я осталась в тонкой розовой майке с бретельками. Он наклонился, сжал мое лицо в ладонях и коснулся губами моих губ.
