Только пальчиком махни…
23
Аполлон Григорьевич изучил повадки друга, как пасечник изучает поведение пчел. Стоит зазеваться, как покусают, и медом не угостят. Язык Ванзарова был хуже пчелиного жала: ранил в самый мозг. Такой уж скверный характер. Но Лебедев привык. И уже не мог обходиться без него.
Хотя по лицу Ванзарова ничего нельзя было понять, Лебедев догадался: дело серьезное. Не до шуточек сейчас. Потому предложил для поднятия духа пропустить по рюмочке «Слезы жандарма» – изумительного вещества, изобретенного криминалистом. Действовала «слеза» безотказно, точный рецепт хранился в тайне. Ванзаров отказался.
– Помните юношу, который стрелял в своего покровителя и забыл об этом? – спросил он, устраиваясь на лабораторном столе. По-свойски и бесцеремонно. Что позволялось только ему.
– Ну, поразите, – ответил Лебедев, привычно ожидая чуда. Он так и не разучился искренне поражаться фокусам, которые порой демонстрировал Ванзаров. Но психологику беспощадно отрицал.
– Стрелял некий Сверчков. Училище правоведения окончил с отличием, а стрелял бездарно. Зато в помещении Окружного суда покушался на господина Бурцова…
Услышав, что в неприятеля стреляли, Лебедев не обрадовался.
– Зачем мне это знать? – сухо спросил он.
– Около часа назад я подверг Сверчкова сеансу гипноза, чтобы выяснить, кто так основательно вывернул ему мозги…
– Погорельский постарался?
– Обратиться к нему я не мог, – ответил Ванзаров.
– Понимаю: доктор немного сумасшедший. Но ему простительно… Кто согласился?
– Герман Калиосто.
Как и следовало ожидать, Аполлон Григорьевич реагировал бурно. Заявил:
– А почему бы не спросить у самого Месмера или бога сна Гипноса?
[15]
– Месье Калиосто провалился на показательном выступлении в журнале «Ребус», – ответил Ванзаров. – А в номере гостиницы явил исключительные способности к гипнозу…
Лебедев достаточно хорошо знал своего друга, чтобы не заметить мелкую ловушку: его буквально тыкали в очевидный парадокс.
– Чем же Калиосто вас так поразил? – не без зависти спросил он.
– Сверчков был введен в транс вот так… – Ванзаров щелкнул пальцами. – Рассказал все: что не любит Бурцова, мечтает занять его место и тому подобное…
– Хороший мальчик, он мне нравится…
– Ответил на все вопросы, кроме одного…
– Ну не томите, что за манера!
– Кто надоумил его стрелять. Даже под гипнозом Сверчков уверен, что не стрелял.
– Умный юноша, далеко пойдет, – сказал Лебедев и опомнился: – Так чем же вы хвастаетесь?
Ванзаров покрутил реторту, на стенках которой осел нагар.
– С забывчивостью не все просто, – сказал он.
– Полагаете?
– Бурцов послал Сверчкова в кружок спиритов, чтобы негласно выяснить обстоятельства смерти Серафимы Иртемьевой, случившейся полтора года назад…
Хватило нескольких секунд, чтобы картотека преступлений в голове Лебедева выдала результат:
– Не было такого убийства.
– Ваш друг доктор Погорельский поставил смерть от естественной причины, а пристав Вильчевский дело не завел.
– Ну, это известный… – тут Лебедев использовал выражение не для дамских ушек.
– Хотите знать причину, по которой Бурцов начал негласное расследование? – спросил Ванзаров, не ожидая согласия. – Дочь Иртемьева на спиритическом сеансе узнала, что мать не умерла, а ее убили. Только невидимые доносители не пожелали указать убийцу…
Аполлон Григорьевич просто не мог поверить. Как бы ни относился он к судебному следователю, нельзя было отрицать, что Бурцов отличный чиновник. И дело свое знает.
– Бурцов клюнул на эту глупость?
– У него не было выбора. Дочь Иртемьева вышла замуж за… – Тут Ванзаров произнес фамилию, какую следовало произносить шепотом.
Великий криминалист даже присвистнул.
– Ну, попал следователь, – без всякой злобы вынес он вердикт и тут же сообразил: – И вас втянул? Как же вы-то согласились, друг мой? Вы же на три шага вперед видите – и так вляпались! Ну и ну…
Отвечать Ванзарову было нечем. Но он все равно ответил:
– Полагаю, смерть Иртемьевой и поступок Сверчкова связаны…
– Бурцов воду мутит?
Ванзаров не выразил согласия.
– На это вроде бы указывают следы: пули ушли в потолок кабинета, – ответил он.
– Так и знал! – И Лебедев легонько двинул кулаком по лабораторной столешнице. Колбы и пробирки жалобно звякнули. – Не может без подлости. Устроил провокацию, а мальчишка ловко врет…
– Вашему аргументу недостает логического звена, – сказал Ванзаров, глядя в окно, за которым плескалась речка Фонтанка и темнел Инженерный замок.
Спрашивать не следовало «какого еще звена?». Лебедев знал, что у Ванзарова сейчас куда лучший собеседник – он сам. И не ошибся.
– Сверчков наивен: на спиритическом сеансе спрашивал, кто убил мадам Иртемьеву. Согласится на что угодно. Но зачем Бурцову провокация? Чего он добивается? При этом Сверчков не умеет врать совсем, а про выстрелы у него получается великолепно.
– Да, задачка, – ответил Аполлон Григорьевич, чувствуя, что организм требует «Слезу жандарма». – Что нам скажет на это психологика?
Ванзаров соскочил со стола и отряхнул сюртук.
– Человеческие поступки всегда направлены на удовлетворение желаний, – ответил он. – Такая простая истина, что ее тяжело разглядеть.
Лебедеву не хотелось разглядывать свои поступки. Ничего интересного. А про поездки к актрисам и так понятно.
– И что вы будете делать, друг мой?
– Остается запросить невидимые силы, кого они считают убийцей мадам Иртемьевой. Ну, или ее саму. Как повезет…
Опять Лебедев не мог разобрать – над ним изящно подтрунивают или в самом деле Ванзаров сошел с ума.
– Может, лучше эксгумация? – предложил он.
– Разрешение господин Иртемьев не даст.
– Почему?
– Он может спросить свою жену на спиритическом сеансе, кто ее убил. Но ведь не спрашивает…
Аполлон Григорьев хмыкнул и полез за «Слезой жандарма». Чтобы смыть привкус спиритизма из души. Ванзаров нехотя отказался. Входить в общение с неведомыми силами лучше с ясной головой.
24
Гостиная преобразилась. Мягкую мебель сдвинули к стенам, середину занял раздвижной стол, на котором лежал бумажный лист с алфавитом, а над ним торчал подсвечник на одну свечу. Одиннадцать стульев расставили вокруг. В углу комнаты на чайном столике красовался самовар с пузатым чайником, горкой чашек, печеньем, розетками с вареньем и шербетом. Шторы плотно задернули. Бюст Вольтера возвышался на своем шатком пьедестале.
