– И что же?
– Принял за звуки спиритического сеанса.
Приставу хотелось сказать нечто утешающее и разумное, но, как назло, в голову ничего не приходило.
– Уж такая проклятая квартира, – тихо проговорил он, поглядывая на Иртемьева, которому подносила чай девица. Имени ее пристав не помнил.
А Ванзаров сделал нечто совсем странное, на взгляд пристава: постучал по столу и по ножке стула, на котором сидел погибший, указательным пальцем. Будто искал пустые полости. Вильчевский хотел было спросить, для чего такая хитрость, но Ванзаров подхватил его под руку и отвел подальше от стола. Чтобы случайное слово не улетело куда не надо.
– Петр Людвигович, полтора года назад в этой квартире вы осматривали тело умершей от сердечного приступа Серафимы Иртемьевой…
Такой оборот Вильчевскому совсем не понравился. Не хватало, чтобы обвинили в небрежении служебными обязанностями.
– А тебе что до того?
– Нужна ваша помощь, – сказал Ванзаров столь искренне, что у пристава отлегло от сердца. – У вас глаз наметан и большой опыт. Вспомните: то, что видите сейчас, похоже на тот случай?
Для солидности пристав выдержал паузу. Многозначительную паузу. И поманил, чтоб доложить на ушко.
– Положим, не полтора года, а год и пять месяцев, – сказал он, предпочитая точность. – Про остальное так скажу, Родион: как назад вернулся. Даже стул, на котором бедняжка преставилась, там же стоял… Только было их десять, а нынче на один больше…
– Такой же спиритический сеанс?
– Как не расходились… Мальчишка этот новенький… – Тут до пристава дошло, что он упустил важный момент: – А тебя каким ветром надуло? В спиритизм ударился? Так ведь твой начальник не одобрит… Смотри, Родион…
Меньше всего Ванзарова сейчас беспокоило мнение начальника сыска. Были трудности куда существенней.
– Кто живет в доме на той стороне канала, тоже на третьем этаже? – спросил он.
Вильчевский хитро подмигнул.
– Что за нужда?
– Мне показалось, кто-то в бинокль рассматривал квартиру Иртемьева…
– Верно, высматривает… Моя боль головная и вечные неприятности. Сидит у окна, старая ведьма, и целыми днями в бинокль зыркает… Твое счастье, что не познакомился. Мадам Пират… Слышал о такой?
Так подробно жизнью 3-го Казанского участка Ванзаров не интересовался. Он попросил пристава взять на себя опрос свидетелей, тело вместе с оружием отправить в участок и дождаться господина Лебедева, который приедет провести осмотр. То, что такая величина прилетит посреди ночи ради какого-то самоубийцы, говорило о многом. Но Вильчевский предпочел не углубляться в подробности. Даже в собственных мыслях. И занялся тем, что должен делать полицейский пристав на месте происшествия.
В прихожей Ванзарова остановил Прибытков.
– Родион Георгиевич, прошу простить, не знал, кто вы, – сказал он, отдавая поклон.
Такую ошибку можно и простить. Куда хуже было бы, если бы редактор догадался.
– Осмелюсь спросить: ваш интерес к спиритизму искренний или… – Прибытков подбирал слова, – вы преследуете служебные цели?
Ванзаров привык вопросы задавать, а не отвечать на них.
– Боитесь за репутацию журнала, – сказал он. – Вторая смерть на спиритическом сеансе… В том же самом кружке…
Прибытков скривился, будто его цапнула акула.
– Смерть Серафимы Павловны была несчастным случаем…
– Сверчков выстрелил себе в голову. Тоже несчастный случай. Через два совпадения можно провести логическую линию…
Прибытков схватил Ванзарова под руку.
– Прошу вас… Умоляю… Не делайте поспешных выводов… Чтобы не разрушить наши многолетние труды… Спиритизм в России как росток, который требует заботы и бережного отношения… Если от меня что-то требуется, любая услуга, готов помочь сыскной полиции, чем только могу…
– Ваша услуга потребуется в ближайшие дни, – сказал Ванзаров, влезая в тесноватое пальто. – Для начала дайте показания приставу Вильчевскому.
Ему захотелось попросить, чтобы в «Ребусе» снова начали печатать ребусы, прямо с ближайшего номера. Но Ванзаров сдержался. В детстве он узнал, чем кончаются неуместные требования к Золотой рыбке: землянкой и разбитым корытом.
Так и проживешь всю жизнь без ребусов. Разгадывая преступления.
26
С Кокушкина моста на дом открывался отличный вид. Ванзаров перешел по нему Екатерининский канал и занял позицию для наблюдения. Он ждал Лебедева, но великий криминалист запаздывал. Что имело одно объяснение: Аполлон Григорьевич проводит вечер, потакая своим слабостям. То есть актрискам.
Ванзаров видел, как по одному выходили участники спиритического сеанса. По ним можно было узнать, в каком порядке пристав снимал показания. Сначала освободилась мадемуазель Волант. Вслед за ней выбежал Хованский – так шустро, будто захотел скрыться. После него вышел Мурфи и неторопливо двинулся к Сенной площади. Нотариус Клокоцкий закурил на свежем вечернем воздухе и отправился в сторону Вознесенского проспекта. Прибытков и доктор Погорельский вышли и вместе направились, беседуя, вдоль канала. В квартире Иртемьева остались хозяин, его жена с компаньонкой и пристав.
Прошло еще минут десять, как дверь парадной отворилась. Появилась мадам Иртемьева, а за ней мадемуазель Ланд. В неверном свете фонарей трудно было не заметить, что Афина несет саквояж. Ланд держала не слишком большой чемодан. Барышни на темной улице всегда теряются. Кажется, они высматривали извозчика. Но откуда взяться извозчику, когда он нужен. Бедняжки нуждались в помощи, и она пришла откуда не ждали.
Ванзаров появился так внезапно, что Афина вздрогнула, а Вера отпрянула за нее. Он вежливо приподнял шляпу.
– Что случилось, мадам Иртемьева?
Девушки даже во тьме сумели обменяться взглядами, какими умеют обмениваться только девушки.
– Благодарю, господин Ванзаров, у нас все хорошо…
Судя по дрогнувшему голосу, в жизни Афины Петровны случилось нечто не совсем хорошее. В таких случаях Ванзаров предпочитал отрезать сразу, чем долго ковыряться в сомнениях. Как говаривал Лебедев, орудую в мертвецкой пилой.
– Господин Иртемьев выгнал вас из дому?
Губки задрожали, и дрожь закончилась тем, что мадам Иртемьева разрыдалась. В платок, который успела сунуть ей Вера.
– Он… сказал… что… все… зло… от нас… с Верой, – проговорила она в промежутках между всхлипываниями. – В присутствии пристава… Я не могла больше оставаться в его доме… Собрали, что попало под руку, и ушли… Теперь для меня все кончено…
Человеческое страдание поднимало в душе Ванзарова неодолимое желание помочь. Особенно когда помощь требовалась хорошенькой юной особе. Пусть и замужней.
