– Отчего же?
– Иона после Парижа окончательно разум потерял. Все ищет… – Тут добродушный Миша поймал себя за язык и основательно приложился к бокалу с вином.
– Что же он ищет?
– Пытается разгадать загадку спиритических явлений.
Ложь – особое искусство, которым надо владеть, как ядом: умело и осторожно. А ложь Хованского кричала в каждой черточке его лица, в забегавших глазах, в изменившемся голосе. Даже сел он чуть по-иному. Психологика тут же дала сигнал: он знает, но будет молчать как мертвый.
– Жаль юношу Сверчкова, – только сказал Ванзаров.
– Да, полез, куда не следует…
Настроение Хованского внезапно потухло. Он вдруг вспомнил, что Афина его заждалась, вынул золотые часы на простой цепочке, обнаружил, что прошел час, и заторопился. Вскочил, бурно выразил удовольствие приятному знакомству и стремительно исчез из ресторана. Предоставив Ванзарову платить за обед, на который пригласил его новый друг.
Что и говорить, широкой души человек.
43
Дело складывалось как нельзя лучше. Листки легли в должном порядке. Показания свидетелей были краткими, простыми и не противоречили друг другу. Нет неизвестностей, не нужно никого разыскивать, писать запросы по участкам, устраивать облавы, требовать от городовых, чтобы посматривали. Все улики собраны и очевидны. Оставалось получить заключение криминалиста и подпись чиновника сыска, чтобы закрыть дело. Всегда бы так. Расследование приставу нравилось. Одно смущало: повышенный интерес важных персон.
С утра телефонировал судебный следователь по особо важным делам. К этому разговору Вильчевский был готов. На все въедливые вопросы Бурцова отвечал точно и строго. Так, чтобы у статского советника не осталось сомнений: пристав изучил обстоятельства досконально. Телефонный рожок пристав повесил, довольный сам собой. Но затем последовал звонок неожиданный.
Телефонировал коллежский секретарь Квицинский. Вот тут пристав насторожился. С чего бы вдруг к пустейшему случаю проявило интерес Охранное отделение? Помощник самого Пирамидова, начальника охранки, был любезен. Вильчевский неплохо знал цену этой любезности. Квицинский хотел знать, действительно ли 3-й участок Казанской части расследует самоубийство Сверчкова и принимает ли в нем участие чиновник сыскной полиции Ванзаров. Вопросы казались простыми, а потому опасными. Не зная, как быть, пристав подтвердил все. На чем интерес господина Квицинского иссяк. Коллежский секретарь даже не спросил про допросы свидетелей и собранные доказательства. Как будто такие пустяки его мало интересовали.
На этом странности не закончились. Звоночки телефонного ящика затрепетали, и в амбушюр телефонного аппарата пристав услышал голос самого директора Департамента полиции. На всякий случай Вильчевский принял стойку «смирно». Раз уже все равно стоял. Господин Зволянский был чрезвычайно мил. Он хотел послушать – именно так и сказал, – что случилось в квартире некоего Иртемьева. Пристав, конечно, начал докладывать про допросы и факты, но Зволянский остановил: ему хотелось послушать неслужебный рассказ. Чтобы произошедшее описывали не полицейским, а разумным языком.
Как это сделать, Вильчевский не имел ни малейшего понятия. А потому пересказал события вчерашнего вечера, начиная с того, как вошел в квартиру и увидел юношу на стуле, сбившихся у стены свидетелей и Ванзарова, который описывал по гостиной круги не хуже коршуна. Зволянский выслушал, поблагодарил и напоследок спросил, как пристав оценивает господина Ванзарова. На что Вильчевский ответил как на духу: если бы в сыске все чиновники были таковы, преступности в столице пришлось бы нелегко. Директор снова выразил благодарность, но просил никому не сообщать об их разговоре. Под «никому» надо было понимать Ванзарова.
После всей этой суеты и телефонирований пристав захотел закрыть дело как можно скорее. Что там вокруг него вертят, какие интриги плетут, у кого и по какой причине проснулся жгучий интерес, его не касается. Не хватало угодить в непонятную трясину. Так что появление в его кабинете Ванзарова Вильчевский счел большой удачей. Чиновник сыска сам пришел в руки.
– Родион, – строго, но мягко, как полагается старшему по годам и чину, сказал пристав, – будь любезен, поставь свою подпись от сыска. Меня Бурцов донимает, требует срочно предоставить оформленное дело. Господина Лебедева самолично побеспокою. Полагаю, заключение у него готово…
Ради того чтобы сбросить дело с плеч, Вильчевский готов был сунуться к дракону в пасть. И не вспоминать вчерашнее, когда криминалист одернул его как мальчишку.
– Петр Людвигович, предлагаю честную игру, – сказал Ванзаров, садясь на стул, на котором обычно сиживают околоточные.
– Не до игр сейчас, Родион, – ответил пристав, понимая, что легко подпись не получит. – Что тебе вздумалось?
– Сравним два факта. – Ванзаров вытянул из бронзовой стопки один из карандашей и положил перед собой, направив грифелем на Вильчевского. – На вчерашнем сеансе был задан вопрос: не случится ли несчастье с кем-то из сеансеров…
– А это кто такие?
– Участники сеанса… Ответ был, что один из них должен умереть. Не буквально Сверчков, но смысл таков…
Тревожное предчувствие кольнуло сердце пристава.
– Мне об этом ничего не говорили…
– Во-первых, вы не спрашивали. Главное, участники спиритического сеанса рассказывают далеко не все о том, что там происходит… Этот ответ был получен при мне.
– И кто же говорил из темноты?
– Господин Прибытков уверен, что его покойная жена, – ответил Ванзаров.
Вильчевский подумал, что такое свидетельство в протокол не поставишь. И лучше бы он ничего о нем не знал.
– Какой это факт. Не годится… Сам же говоришь: спиритизм – дело темное…
Ничего подобного Ванзаров не говорил. Он вытянул другой карандаш и пока держал его в руке.
– Вам известно, что полтора года назад во время сеанса произошло нечто похожее: неведомые силы сообщили Иртемьеву, что у него будет новая невеста? Причем воплощающая мудрость.
Пристав не знал. И теперь уж точно не желал знать: не хватало еще пришить к почти закрытому делу забытое происшествие.
– Прости, Родион, не понимаю, куда ты клонишь…
– Два факта: как только на спиритическом сеансе у Иртемьева предрекают смерть, кто-то умирает. – И оба карандаша нацелились на Вильчевского. Как пики атакующей конницы.
И куда теперь деваться? Пристав мог заявить, что такую глупость нельзя и фактами назвать. Проще объяснить случайностью. Но полицейское чутье – или нацеленные на него карандаши, кто знает, – не позволило сказать то, что Петру Людвиговичу так хотелось. Поборовшись с собой, он проиграл.
– И как прикажешь с этим быть? – В расстроенных чувствах пристав захлопнул тоненькую папку и отшвырнул на край стола. – Родион, брось ты эту затею… Откажись… Видишь же: дело темное… Мутное… Засосет тебя в трясину. Утонешь… Сам же понимаешь…
