– Но как же… – проговорил Прибытков в глубоком изумлении. – После всего, что мы пережили, завтра опять терпеть унижения в участке?
Он обернулся за поддержкой к своим. Остатки кружка спиритов безмолвствовали. Нинель тоже помалкивала. А Люция не отходила от Калиосто.
– Господин Прибытков, убийца должен быть обнаружен, и он будет обнаружен…
Лебедев хоть и был занят исцелением, но отметил: страшен бывает бесценный друг. Натурально страшен…
Господа расходились в молчании. У Афины случилась истерика, Вера увела ее в спальню. Последними в прихожей оказались Калиосто с Люцией. Гипнотизер старался держаться молодцом, повязка вокруг головы придавала ему вид бравый и героический.
– Простите, что так вышло, Родион Георгиевич…
– Примите мои самые искренние извинения, – ответил Ванзаров. – Не сумел предвидеть, что мадемуазель Волант потеряет терпение… К счастью, обошлось…
– Вы были правы: это не она, – сказала маленькая женщина.
Ванзаров чуть заметно поклонился.
– И перед вами, мадемуазель, виноват: испортил ваше пророчество…
– Будущее неизменно, – ответила она, прижимаясь к руке Калиосто, будто он один мог защитить от невзгод.
– Что нас ждет в этом будущем? – спросил Ванзаров.
– Мы все умрем…
– И на том спасибо…
24 октября 1898 года
84
Глухая и непроглядная ночь разлилась по чердаку, заполнив каждую щелочку. Голуби спали. Так тихо, что каждый звук хорошо слышен. Курочкин лежал на каменной крошке и жалел, что Ванзаров приказал вынуть из барабана патроны. Брать такого зверя с пустым револьвером – лихачество. Железкой много не испугаешь.
Курочкин прислушался и уловил еле заметный шорох. Кто-то приближался. Ступает осторожно, не спеша. Он выставил ухо. В самом деле: крадется. От чердачной двери донесся скрип крошки. И затих. Курочкин понял: человек сообразительный, ловкий, ступает по деревянным перекрытиям, чтобы звука не было. А у него патронов нет.
Не слишком высоко вспыхнул шарик света. Наверняка потайной фонарь подняли над головой. Вещь полезная: светит в одну сторону. Сзади совсем не виден.
Свет начал двигаться к балке, с которой сняли Иртемьева, постоял и переместился к голубятне. Замер, опустился вниз. Скрипнула дверца. Разбуженные птицы заволновались. Настал самый удачный момент: тот, кто залез в голубятню, ползет на карачках, беспомощен.
Курочкин вскочил, как пружина, и в два прыжка оказался у открытого лаза. Потайной фонарь светил от него, пряча филера в темноте. Он нацелил револьвер:
– Выходи… Попался…
Черное пальто и шляпа, глубоко насаженная на голову, укрывала. Курочкин не мог понять, кто это. Человек не спешил сдаваться. Попятился назад, пролез в отверстие, поднялся и стоял спиной.
– Руки подними, господин хороший…
Человек послушно развернулся. Курочкин смотрел в глаза и не мог отвернуться. Опустил оружие, потом поднял руку и приставил дуло к виску. Щелкнул спусковой крючок. Еще и еще… Патронов в барабане не было.
Захватив горсть камешков, Ванзаров швырнул в еле различимое лицо. Раздался крик боли. Лицо нырнуло в ладошки. Раненый попытался скрыться в темноте, но Ванзаров настиг его и заставил упасть лицом в кирпичную крошку.
– Курочкин, ко мне!
Из темноты выплыла фигура филера. Афанасий пребывал в глубоком изумлении…
– Это что же такое было, Родион Георгиевич? – пробормотал он.
– Приказал же: не смотреть в глаза! – крикнул Ванзаров, прижимая коленом спину лежащего. – Вяжи руки…
– Слушаюсь… Медуза Горгона, да и только…
Курочкин защелкнул на запястьях французские цепочки и поднял задержанного. На всякий случай надвинул шляпу на лицо. Чтобы спрятать страшные глаза.
– А ведь взяли, господин Ванзаров… Какого зверя изловили…
– Взяли, Афанасий… Взяли…
– Как говорится, на всякого мудреца довольно простоты…
– Верно: чем проще ловушка, тем надежнее…
Ванзаров ощутил такую усталость, будто не спал неделю. Он попросил Курочкина отойти в сторону на всякий случай, сдвинул шляпу на затылок и посмотрел в знакомое лицо.
– Я не боюсь, – сказал он. – Страх – это глупость. А для меня – непозволительная роскошь…
Медуза Горгона улыбнулась ему.
85
Адель Ионовна слушала. Глаза ее прекрасные полнились слезинками. Ванзаров готов был укусить себя за язык, но продолжал и продолжал рассказывать. Она слушала мужественно. Так подробно, как сама попросила. Как он не описал сегодня утром в докладной записке для Бурцова и Зволянского.
– Как это ужасно, – проговорила она. – Главное, что все кончено… Теперь окончательно. Я знаю, из-за кого погибла моя маменька… И мой отец… Конечно, мне остается сожалеть, что была с ним несправедлива. Это участь детей: жалеть о поступках, которые не исправить…
– Знание бывает трудным, – сказал Ванзаров.
– Нет, Родион Георгиевич, я этого и хотела. Знать и наказать…
– Наказанием занимается министерство юстиции…
– Надеюсь, что оно будет заслуженным.
Чиновник сыска не мог сказать правду: до наказания было далеко. Убийца пойман, но отправить его на каторгу будет непросто. Как бы ни старался судебный следователь по особо важным делам.
– Первое завещание вашего отца найдено…
Адель Ионовна печально кивнула.
– Да, господин Бурцов постарался, чтобы оно исчезло…
– Сохранился черновик, который имеет равную силу, – сказал Ванзаров, протягивая сильно помятый и разглаженный лист.
Она приняла с осторожностью, разглядывая быстрый почерк.
– Обнаружили в кабинете отца?
– В кармане вашего дяди. Хотел предъявить в качестве доказательства своей невиновности…
– Благодарю… Только это мало что дает. Предстоит долгий процесс с моей юной мачехой.
– Процесса не будет, – Ванзаров вынул потертый конверт с засохшими пятнами. – Вероятно, это завещание потерял господин Клокоцкий… Печать его, подписи свидетелей Хованского, Прибыткова и Погорельского. И дата верная… Открывать рекомендую нотариусу. Тем более срок оглашения – завтра. Осталось потерпеть несколько часов, чтобы войти в права наследования…
Она приняла конверт и прижала к груди.
– Вы настоящий рыцарь, Родион Георгиевич…
Таким он себя не считал. Скорее, наоборот. В его поступке был не только неизбежный выбор между двумя молодыми женщинами и наследницами, но и вызов совести. С совестью Ванзаров был в ладах. До сегодняшнего дня. И хотя ничего противоправного не совершил, не сжигал завещание, как Бурцов, все равно ощущал, что, отдав оба завещания, не оставил мадам Иртемьевой малейшей надежды. Теперь ей остается уповать на милость падчерицы. И крохотный пансион, чтобы не отправиться на панель. Шансы стать бланкетной у Афины Петровны были велики. Ванзаров знал, что причиной этого может быть его выбор. Одной доставалось все, другой – ничего…
