Грех жаловаться, но подобные мероприятия были для нас и дополнительной нагрузкой. Ведь нормальные зрители после «встречи с прекрасным» едут отдыхать, а журналисты — отписываться, работать. Но, конечно, это нисколько не умаляло удовольствия от общения с любимыми артистами — от маэстро Валерия Гергиева и Пласидо Доминго до Бориса Гребенщикова с «Аквариумом» или хора Сретенского монастыря.
Хор, кстати, пел и на службах в вашингтонских храмах. А о православных церквах — и американской, в которой на моих глазах сменились несколько предстоятелей, и русской зарубежной, базировавшейся в Джорданвилле (владыка Лавр, Царствие ему Небесное, был истинный монах), нужно бы писать отдельные книги. Хотя есть кому и без меня: представлял же своих «Несвятых святых» в Вашингтоне отец Тихон Шевкунов, который тогда еще не был митрополитом.
Букет пропусков
Чтобы везде бывать, нужны пропуска. Минимальным стандартом у нас считались аккредитации FPC и пресс-галереи Конгресса США. Но по ним далеко не везде пускали, особенно после ужесточения режима безопасности после терактов 11 сентября.
Соответственно, приходилось обзаводиться дополнительными. Мой личный «букет» пластиковых жетонов был самым пышным в тот период, когда в него входили помимо двух названных карточек пропуска в Белый дом, Минфин и МВФ. Наиболее ценным был, конечно, первый, обновлявшийся каждый год и менявший при этом цвет.
Носилась вся эта коллекция на тонкой металлической цепочке на шее. Наподобие какой-нибудь гирлянды цветастых амулетов, украшающей дикаря.
К тому же, как и положено в племенной культуре, пропусками принято было гордиться, как свидетельством принадлежности к касте избранных. Многие клерки в Вашингтоне как бы ненароком выставляли их напоказ. В местной прессе это даже описывалось, как некий курьезный культурный феномен.
«Думать некогда, трясти надо»
Суть нашей работы заключалась в том, чтобы добыть или отфильтровать из местных информационных потоков все наиболее важное и интересное для России. Думаю, из уже сказанного понятно, что главная проблема при этом заключалась не в нехватке, а наоборот, в избытке служившей нам сырьем «словесной руды».
Ситуация усугублялась тем, что во многих случаях некогда было… подумать. Совсем как в старом анекдоте: «Что тут думать? Трясти надо!»
Виноваты информационные технологии. В доброе старое время до прямых эфиров пределом оперативности у нас считался личный поход на брифинг — скажем, в Белый дом. Если там становилась известной какая-то важная новость, можно было позвонить в отделение и продиктовать сообщение для передачи в Москву в редакцию. Главным ограничителем при этом был доступ к стационарному телефонному аппарату, и ТАСС гордился тем, что имел в этом смысле в пресс-пуле привилегии наряду с американскими новостными агентствами.
Но походы в Белый дом — дело достаточно хлопотное, особенно если необходимо заказывать и получать разовые пропуска (а постоянный и в лучшие времена был у нас один на все отделение, причем не общий, а чей-то персональный). Да и времени уходила уйма: скажем, пришел ты на брифинг, а его за 15 минут до начала отложили на полчаса или на час. Уходить глупо: пока дойдешь до офиса, надо собираться обратно. Приходилось чертыхаться и ждать.
Поэтому без особых причин (скажем, ожидания важного объявления или необходимости задать собственный неочевидный вопрос) на брифинги мы, как правило, не ходили. Оперативные новости брали с лент местных информационных агентств, комментарии запрашивали по телефону, а для полной уверенности в том, что ничего не пропущено, спокойно ждали транскрипта, то есть стенограммы. А она поступала, если брифинг был с утра, где-то после обеда, а то и ближе к вечеру.
Вот тогда можно было сначала думать, а уж затем писать. Но все изменилось. Телевизионные, а затем и сетевые трансляции позволили смотреть те же брифинги живьем. Причем где угодно — можно в Вашингтоне, а можно и в Лондоне или Москве, — и не в одиночку, а хоть всей редакцией.
Ну и понеслось. С тех пор при передаче новостей счет идет буквально на секунды. И в выигрыше остается не тот, кто лучше всех знает тему и может о ней внятно и интересно рассказать. А тот, кто заранее сделал шаблонную заготовку наподобие «Белый дом заявил, что…», потом по ходу брифинга вбил в нее переведенную кое-как с голоса цитату и первым нажал кнопку «Выпуск».
Свежесть первая и единственная
Я утрирую, но не сильно. Примерно так все сейчас и работают — и наши СМИ, и не наши. Ну и огрехи у всех в итоге примерно одинаковые.
Информация — вообще уникальный товар. Как и осетрина, новость бывает только первой свежести.
Пока она под спудом, ей, может быть, цены нет. Но как только утекла наружу, стала общеизвестной, сразу и обесценилась. Именно поэтому тем, кто добывает и распространяет новости, трудно юридически и коммерчески защитить плоды своих трудов.
К тому же «качество товара» в нашем деле почти целиком зависит от содержания самого известия, а не от того, насколько умело оно препарировано и преподнесено. Если смысл понятен, остальное по сути неважно. Я во время работы «в поле» специально интересовался у начальства, востребованы ли подписчиками качественные, грамотные, подробные тексты. И мне честно отвечали: «В общем-то, скорее нет».
Залог успеха
Хотя это, пожалуй, требует уточнения. Не востребованы красоты, стилистические изыски, которые информационщикам только мешают, если затемняют смысл.
Но есть другие критерии умелой и продуктивной работы. Прежде всего — знание темы, понимание того, что в данный момент интересует аудиторию, включая тех же дипломатов и специалистов вообще. Что, собственно говоря, является новостью, а что — нет, о чем именно сейчас надо спрашивать.
Второй столь же важный залог успеха — знание того, где, из каких источников можно добыть нужную информацию и кто в состоянии правильно оценить, истолковать и прокомментировать. Поэтому источниковедение — главная наука профессионального журналиста. А доступ к качественным источникам — главный профессиональный ресурс.
Как он добывается, я расскажу позже, но во всяком случае ясно, что работать надо как можно ближе к этим самым источникам. Именно поэтому никакой опыт сидения в редакции не заменит работы «в поле», особенно если «поле» это находится от Москвы за тридевять морей.
«В городе мне жить или на выселках?»
Работая в Вашингтоне, жили мы поначалу в его южном пригороде. Он помещается в пределах кольцевой автодороги, но административно относится уже к другому городу — Александрии и даже штату — Вирджинии.
В свое время там в так называемых Hamlets (это просто название микрорайона; по-русски оно означает «поселки» или даже «хутора», но в быту его звали, разумеется, не иначе как «Гамлеты») селились советские и затем российские дипломаты. Но потом они съехали, поскольку в конце прошлого века Россия обзавелась в США новым посольством с собственным жилым комплексом.
Остальные российские граждане, включая и тассовцев, продолжали жить на выселках, поскольку за посольскую ограду на Висконсин-авеню их не звали, да они туда и не стремились. Жилье в «Гамлетах» в сравнении с вашингтонским было неплохим: сравнительно просторным, недорогим и окруженным зеленью.
