Как Солженицын переиграл Белый дом
Ответы оказались, с одной стороны, скупыми, но с другой — достаточно поучительными. Например, материалы, посвященные тому же Солженицыну, подтверждали, что крупный и по-настоящему независимый моральный авторитет неудобен для любой власти. И что для США деятельность знаменитого писателя была гораздо более выгодной и менее хлопотной, когда он вел непримиримую борьбу с советской властью в самом СССР, чем когда обосновался на Западе.
К первому периоду относятся аналитические записки «Дело против Солженицына», «Александр Солженицын и Политбюро» и «Сахаров и Солженицын: советская дилемма», присланные из ЦРУ. Они датированы, соответственно, летом 1969 года, 15 декабря 1970 года и 26 сентября 1973 года. Если первая из них оканчивается констатацией того, что «невозможно даже предположить, какая судьба ожидает Солженицына», хотя «место его в русской литературе гарантировано» и «со временем он может быть признан величайшим писателем, сформировавшимся в Советском Союзе», то вторая посвящена анализу «сложной проблемы для советского руководства», созданной присуждением Солженицыну в 1970 году (вот и круглая дата, с позиций 2010 года) Нобелевской премии по литературе. Последний же документ открывается рассказом о нескольких примирительных жестах со стороны руководства СССР и завершается выводом, что «инициатива, кажется, перешла от охотников к дичи», что Сахаров и Солженицын, объединив усилия, сумели «превратить свою судьбу в международную проблему» и вызвать на Западе бурную реакцию, поставившую под удар «советскую политику разрядки».
Примечательно, что американцы, судя по всему, изначально не рассчитывали найти в Солженицыне безоговорочного идеологического союзника. В той же записке от 1973 года излагается его письмо в норвежскую газету в связи с выдвижением им кандидатуры Сахарова на Нобелевскую премию мира. Автор «дал ясно понять, что его враждебность советскому режиму не означает перехода на западные ценности», указывают аналитики из Лэнгли, поясняя, что в письме содержится «осуждение лицемерия и аморальности Запада».
В подборке материалов из архивов ФБР преобладают публикации СМИ США за период с 1968 по 1975 год, а также содержится ряд более поздних служебных донесений. Из бумаг, в частности, явствует, что первое время после вынужденной эмиграции Солженицын всерьез опасался за свою безопасность. Приезжая в США, он старался не афишировать свои перемещения по стране, а его знакомые хлопотали даже о выдаче ему разрешения на ношение оружия. В этом ему, правда, отказали из-за отсутствия у него американского гражданства, но зато попутно ФБР неоднократно письменно подтверждало, что не располагает данными о подготовке против него каких- либо силовых акций.
Пожалуй, самый любопытный эпизод, отраженный в архивных бумагах, связан с отказом президента США Джеральда Форда принять Солженицына в Белом доме в июле 1975 года. Американского лидера можно было понять: он как раз собирался в Хельсинки для подписания Заключительного акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе. По свидетельству газеты New York Times, Форд и сам был «настроен против встречи» с писателем-диссидентом, а к тому же «позволил себя уговорить» советникам, прежде всего тогдашнему госсекретарю США Генри Киссинджеру.
После этого, однако, бывший советский зэк поставил американской администрации пропагандистский мат в два хода. Сначала наиболее консервативные законодатели и профсоюзные лидеры в США подняли шум вокруг якобы нанесенной ему обиды, а затем, когда его уже вроде бы готовы были все же принять в Белом доме, он сам позвонил в редакцию New York Times и объяснил, что изначально не видел особого смысла во встрече с Фордом.
По его словам, он рассматривал готовившийся хельсинкский Заключительный акт как «предательство Восточной Европы, официальное признание ее навечного порабощения». «Если бы у меня была надежда отговорить его от подписания этого договора, — сказал Солженицын о Форде, — я бы сам добивался такой встречи. Однако подобной надежды нет».
Впрочем, ведь и сами американские власти относились к «вермонтскому отшельнику» по сути сугубо потребительски, как к своего рода идеологическому и политическому инструменту, рычагу давления на СССР. А он их перехитрил. Так что поделом вору и мука.
Тайный издатель «Доктора Живаго»
Более интересная история приключилась с моим запросом про еще одного нашего нобелевца — Бориса Пастернака, у которого в 2010 году было сразу два юбилея: 120 лет со дня рождения и 50 лет со дня смерти. Но развязки этого сюжета мне пришлось ждать до 2014 года, когда в закрытом музее ЦРУ обнаружилось наконец прямое подтверждение причастности этого ведомства к первой публикации романа «Доктор Живаго».
Обнародовал эту улику мой знакомый по пресс-пулу при Белом доме, корреспондент сетевого портала Yahoo Оливье Нокс. Ему не только позволили посетить музей в Лэнгли (штат Вирджиния) и пообщаться с его хранительницей, но и предоставили в качестве иллюстрации к тексту ряд слайдов с изображением экспонатов. На одном из них запечатлена книга, выпущенная в 1959 году во Франции неким «Всемирным издательским обществом» (Societe d'Edition et d'Impression Mondiale).
Подпись под слайдом гласит: «Копия оригинального издания „Доктора Живаго“ на русском языке, тайно изданного ЦРУ. На лицевой стороне обложки и на переплете книга названа по-русски. На задней стороне обложки указано, что она напечатана во Франции. (Предоставлено Центральным разведывательным управлением.)».
Что ж, яснее не скажешь. Ранее было известно много версий о причастности ЦРУ к публикации романа, которая должна была сделать возможным присуждение писателю Нобелевской премии по литературе. Но прямо ЦРУ эту свою причастность не подтверждало. И в ответ на мой запрос 2010 года мне были присланы ксерокопии различных служебных документов, но о том, что роман был, как теперь подтверждено, «тайно издан» самим ведомством из Лэнгли, в них ничего не говорилось.
Интересно, что Нокс поначалу сам не понял, что раздобыл важную новость. Он в своем репортаже упирал на другие экспонаты из секретной коллекции. Такие как «автомат, принадлежавший Усаме бен Ладену», механическая стрекоза — прообраз шпионских беспилотников или тушка дохлой крысы, использовавшаяся в качестве тайника.
А книга Пастернака его не привлекла. Только после моего звонка он припомнил, что читал что-то в свое время о необычной истории издания романа. Соответственно, никакими дополнительными подробностями на этот счет он в музее ЦРУ не интересовался.
Мне же в свое время в качестве ответа на запрос прислали из Лэнгли справку «Пастернак и Фаст: по разные стороны „железного занавеса“», датированную ноябрем 1958 года. Это означает, что она была составлена по горячим следам событий 23–29 октября того же года — с момента объявления о присуждении первому советскому автору Нобелевской премии до его вынужденного отказа от этой награды из-за травли, которую та навлекла на него на родине.
Согласно справке, в ЦРУ считали тогда, что «Доктор Живаго» — это «не пропагандистское произведение» и, вообще, «не политический роман в обычном смысле слова». По мнению аналитиков американской разведки, принципиально неприемлемой для советских властей книга оказалась, прежде всего, потому, что «взывала к интеллектуальной честности и человеческой свободе».
