Ночная тень Уиллы была опаснее большинства других ночных теней. Ее слезы – стоило им это позволить – могли бы заполнить океаны. Утопить людей, вызвать разливы рек и затопить лес.
С тех пор никому не известна глубина озера Щучья пасть, а мать Уиллы заставила дочь всегда носить при себе носовой платок и промокать им каждую скатившуюся по ее щеке слезинку. Только так мир был спасен от нового потопа.
Уилла дважды влюблялась, и дважды ее сердце было разбито.
Умерла она на вторую ночь Праздника костров, вскоре после своего двадцать третьего дня рождения. Причина смерти Уиллы неизвестна.
Средство против душевных мук и необъяснимых приступов плача:
Две щепотки травы шлемника
Порошок мелиссы и корня св. Иоанна
Нектар из молочка чертополоха
Один конский волос, обожженный с обоих концов
Смешать в деревянной ступке. Пить или положить под язык.
Нора
Меня это не должно заботить.
Мне должно быть все равно, что Оливера уже не было на диване, когда я спустилась вниз, – как наутро после того, как я нашла его в лесу.
Тем не менее я стою на крыльце и смотрю на цепочку глубоких следов на свежевыпавшем снеге, которые уходят, петляя между двух стоящих возле дома сосен, а затем сворачивают в сторону озера. У меня возникает ощущение дежавю, все повторяется: такими же волнами падает снег, и мне кажется, что это со мной уже случалось однажды… нет, дважды, время слегка смещается назад, а затем рывком возвращается на место.
Тик, тик, тик. Щелк!
Я стою, вцепившись руками в холодные деревянные перила крыльца, и смотрю на уходящие вдаль следы на снегу.
Второй раз Оливер ушел из дома, пока я спала, и, возможно, мне следовало бы рассердиться. Но я не злюсь, вместо этого мне становится тревожно за Оливера, а еще, что уж там, меня разбирает любопытство. Хочется узнать, куда он пошел. Я не могу с уверенностью сказать, как давно Оливер ушел, но когда я потрогала его подушку, наволочка все еще хранила запах земли и леса, хотя и давно уже остыла.
Фин спускается по ступенькам крыльца и начинает принюхиваться.
Над горизонтом висит бледный, мутный шар утреннего солнца. Может быть, не надо мне идти по следам Оливера, не стоит разбираться, куда он ушел. Но я засовываю руки в карманы куртки и спускаюсь по ступенькам крыльца.
«Парень умер». Возможно, Оливер решил уйти посреди ночи и попытаться дойти по дороге до города. Если так, ничего у него не получится. А мог он и еще куда-нибудь уйти, кто его знает. Особенно если у него есть секреты, которые он пытается спрятать от всех, и при этом как можно глубже.
Фин счастливо скачет по снегу, идет по следам Оливера. Когда мы выходим на берег, следы сворачивают налево, на юг.
В воздухе серебрится ледяная пыль. Утреннее небо кажется бархатным, похожим на домотканую ткань – неоднородную, с вкраплениями темных пятен – облаков. На фабричной ткани таких дефектов не бывает. Следы Оливера приводят меня к маленькой пристани, где вмерзшие в лед деревянные причалы дремлют в ожидании весны. Спят каноэ, повернувшись к небу выпуклыми днищами.
Летом этот берег озера заполнен туристами. С визгом носятся по причалам дети, прыгают в воду или едят тающее на солнце мороженое – апельсиновое, вишневое, арбузное. Оно стекает с пальцев и капает на их загорелые ноги. Нормальные дети с нормальной жизнью, которой у меня никогда не было. Летний воздух здесь всегда пахнет кремом от загара и дымом костра, а дни стоят такие светлые, что в ослепительном солнце не может, кажется, выжить никакая тьма, никакая тень.
Но сейчас ангар лодочной станции заколочен на зиму, на нем висит табличка «Закрыто», стуча на ветру по выкрашенной изумрудно-голубой краской двери – бум, бум, бум. Стук напоминает мне дятла, ищущего жучков в стволах елей.
– Привет! – окликает меня знакомый голос, и я разворачиваюсь к озеру.
Старый мистер Перкинс стоит в снегу на одном из причалов в своих высоких зеленых резиновых сапогах и желтом дождевике с накинутым капюшоном – он одет так, будто сейчас весна, дождливая, но теплая.
– Доброе утро, – отвечаю я.
Когда бабушка была еще жива, они с мистером Перкинсом часто сидели на причале по вечерам, болтая о прошедших годах, о том, как все было, прежде чем сюда начали приезжать туристы. Когда ты мог, придя домой с берега, притащить прилипшую к подошве крупинку золота, а рыбы в нашем озере было как грязи. Теперь мы с мамой время от времени приходим на пристань, чтобы проведать мистера Перкинса, особенно зимой. Приносим ему термос с горячим яблочным чаем с корицей, горячий, прямо из духовки, тыквенный пирог и баночку меда.
Но сегодня я пришла без пирога.
Мистер Перкинс кивает мне. В руках он держит метлу, которой сметает нападавший на причал снег. Странное для зимы занятие, но, впрочем, Флойд Перкинс и не был никогда нормальным человеком.
– Причалы начинают тонуть под снегом, – поясняет он. – А моя снежная лопата сломалась.
Мистер Перкинс указывает на метлу, словно она – совершенно естественное решение этой проблемы, а затем добавляет, глядя прищурившись на небо:
– Этот чертов снег и не думает прекращаться. Все почти так же плохо, как в тот год, когда твоя двоюродная бабушка Елена начала кидать кубики льда из своего окошка.
Мистеру Перкинсу известны почти все истории об Уокерах. Да он и сам был здесь в ту зиму, когда Елена Уокер начала каждое утро выбрасывать из своего чердачного окошка кубики льда – это было особое заклинание, вызывающее снег. Между прочим, такое заклятие только Елена и могла сотворить. Так вот, зима в том году растянулась на целых восемь месяцев, после чего мать Елены, Изольда, запретила дочери впредь вызывать снег и повесила замок на холодильник, чтобы та не могла больше замораживать в нем кубики льда. До сих пор не могу сдержать улыбку, представляя Елену с ее курчавыми, огненно-рыжими волосами, на которые с неба падают снежинки.
– Лес, похоже, рассердился, – замечаю я, кивая в сторону гор, над зазубренными северными склонами которых низко стелются облака. Нет, к нынешним зимним бурям Елена Уокер со своим заклятием никакого отношения не имеет, тут что-то другое. На озеро постепенно опускается тьма – предвестница, что вскоре что-то должно произойти. Я засовываю руки в карманы куртки, топаю ногами, чтобы разогреть их.
– Да, этому лесу характера не занимать, – соглашается мистер Перкинс, едва заметно улыбаясь. – Лучше его не злить.
«Одиноко стоящее дерево может накопить ненависть только в своей коре и изъеденных насекомыми листьях – так начинается написанное от руки примечание на полях в книге заклинаний. – Но целый лес способен сплести такую густую сеть злобы, так прочно укоренить ее, что никто не сможет целым и невредимым пройти через такое место».
