Макс не видит Оливера. Он стоит прямо рядом со мной, но Макс его не видит. Не может видеть.
Я ошиблась.
Как же я ошиблась!
Отхожу от Оливера еще на шаг, пытаюсь сглотнуть, пытаюсь найти правильные, подходящие слова, но не могу, никак не могу.
Мне казалось, что парни беспокоятся, как бы я не нашла тело Макса. Нет, они беспокоились, как бы я не нашла его здесь, живым. Боялись, что я расскажу, где прячется парень, который утопил другого парня.
Один парень пропал, один парень умер, и есть еще одна девчонка, не сумевшая все правильно понять.
– Ты утонул, – вслух говорю я, глядя на Оливера. Мне уже наплевать на то, что подумает обо мне Макс. Пусть считает меня сумасшедшей, мне-то что. Мысли галопом несутся у меня в голове, только сейчас я понимаю, как много деталей я упустила, сколько важных вещей. Все это время я не видела. Не понимала.
У Оливера сжимается челюсть.
– Нора… – умоляюще начинает он.
Но я трясу головой, я не хочу слышать, как произносят мое имя его губы. Вообще ничего слышать не хочу.
– Нора, – повторяет Оливер. – Нора, прошу тебя…
Я проскакиваю в дверь мимо него раньше, чем он успевает остановить меня, раньше, чем может притронуться ко мне. Воздух вокруг меня гудит, искры снопами вьются среди деревьев. Огонь близко, рядом – вот он.
Я слишком долго ждала.
Оливер вновь повторяет мое имя, но я скатываюсь с крыльца в снег и бегу среди хлопьев пепла прочь от пожара, прочь от Макса Колфилда, который, оказывается, вовсе не умер.
Прочь от Оливера, который может оказаться мертвецом.
Я знаю, что мотыльки предвещают дурные события, которые нельзя игнорировать, знаю, что метлы никогда нельзя держать на втором этаже своего дома. Знаю, что окна, выходящие на восток, могут приносить кошмары, а вот окна, выходящие на запад, могут принести роковую любовь и удачу. Носи в своем кармане желудь, и вечно будешь оставаться юной, посади корень цикория рядом с окном твоей кухни, и в нее никогда не залетит ни одна муха. Просыпала соль – брось щепотку через левое плечо. Хочешь хорошо выспаться – съешь перед сном кусок хлеба, намазанный медом из одуванчиков.
Все эти вещи я знаю от бабушки. А она узнала их от своей бабушки, и так далее. Эти вещи так же верны, как указывающая на север Полярная звезда, верны, как то, что пчелиный укус будет сначала болеть, а потом долго чесаться.
Но что делать с вещами, которых я не знаю?
С загадками, на которые у меня нет ответа.
Со странным колдовством, заставившим утонувшего парня появиться в Чаще? Парня, который вовсе не должен был возвращаться. Парня по имени Оливер Хантсмен.
Деревья вокруг меня корчатся от огня, на их ветвях тает и капает на землю снег. Зимний лес горит, и в воздухе носятся искры. Пламя уже окружает меня, сжигая, пожирая все на своем пути. Превращает в головешки выстроившиеся в ряд летние домики.
Я добираюсь до озера, хрипло дышу, задыхаясь от дыма, искры падают на рукава моей куртки, на неприкрытые волосы. Одна искра умудрилась даже приземлиться на кончик моего носа, и мне пришлось смахнуть ее прочь. Все пылает, а я опять слишком долго медлила, слишком долго не уходила. Ночь ожила, она пылает, она устроила причудливый карнавал, на котором смешались огонь и сажа, пепел и волны нестерпимого жара.
А затем я вижу его. Как игла сквозь ткань, прокладывает сквозь сизый дым, сквозь янтарные искры себе дорогу костяной мотылек.
«Смерть – это крылатая тварь, которая не оставит тебя в покое до тех пор, пока не получит того, чего она хочет», – написано в книге заклинаний, и эта фраза последние несколько дней неотвязно крутится у меня в мозгу.
А сейчас я вдруг впервые замечаю, как прекрасен этот редкостный белый мотылек, прилетевший из заповедных глубин леса.
И он не подлетает ко мне, нет, но, обогнув мое плечо, направляется к деревьям, сквозь которые ко мне поспешно пробирается Оливер. Но, увидев, что я пристально смотрю на него, он резко останавливается и смотрит на меня в ответ.
– Костяной мотылек, – говорю я вслух, поняв все наконец.
Мотылек кружит над Оливером, сверлит его своими глазками-бусинками.
– Мотылек тебя преследует, – добавляю я. – Не меня.
Мотылек машет своими крылышками, они у него тонкие, как бумага, и способные так же легко, как бумага, сгореть в огне. Затем мотылек взмывает вверх, поднимается над деревьями и летит, летит к центру озера, спасаясь от огня, а затем исчезает в призрачном золотистом мареве. Он никогда не преследовал меня и не предупреждал о моей смерти. Мотылек предупреждал меня о том, что смерть уже в моем доме, что она целует меня в моей комнате, лежит на одной кровати рядом со мной, обнимая меня. Что смерть согревает меня.
Я очень сильно ошибалась насчет мотылька. Впрочем, насчет него я ошибалась, может быть, еще сильней.
Оливер приближается ко мне, и, возможно, мне стоит отступить, броситься бегом прочь от него вдоль берега, но я позволяю ему встать рядом со мной, едва не касаясь плечом моего плеча.
Меня вновь накрывает волна дежавю. Оливер выглядит сейчас точно так же, как наутро после того, как я нашла его в Дремучем лесу. Как парень, собравшийся в дорогу – или, скорее, как парень, только что вернувшийся с дороги. Измученный и обтрепанный, со стертыми в кровь ногами и гудящими от усталости плечами, но полный новых впечатлений и историй о тех местах, где он побывал, о бескрайних океанах, которые повидал. Парень, который уходил и вернулся. Который вернулся.
Правда, теперь мы, возможно, находимся в самом конце нашей истории. Пепел сыплется с неба. Луна в отблесках пламени сделалась красной. Кровавая Луна.
Я прижимаю к груди книгу заклятий и закрываю глаза, чтобы не видеть ни это небо, ни этот огонь, не видеть ничего из того, что может не быть настоящим. Но когда я вновь открываю их, Оливер все еще здесь, стоит рядом со мной под алой Луной.
– Ты утонул? – спрашиваю я. Слова мне приходится выдавливать из себя буквально по буквам, чувствуя при этом на языке странный вкус, словно рот у меня набит наждачной бумагой и воском. Все происходящее слишком напоминает сказку, чтобы оказаться правдой.
Я слышу, как дышит Оливер: вдыхает, выдыхает воздух. Это дыхание парня, который кажется живым. Но с другой стороны, что я знаю о том, как ведут себя легкие у умерших парней? Что я вообще обо всем этом знаю? Кожа Оливера пахнет сосной и папоротником, скорее лесом, чем живым человеком.
– Да, – кивает он, отвечая на мой вопрос.
Мои глаза хотят наполниться слезами, но воздух вокруг стал слишком сухим и уже успел высосать всю влагу из моей кожи.
– Не понимаю, – говорю я. Ничего не понимаю. Всего не понимаю.
– Я тоже, – Оливер слегка переминается, и его движения напоминают мне взмахи крыльев. То чуть слишком далеко он оказывается от меня, то слишком близко. И никогда – именно так, как надо.
