Оливеру необходимо лекарство. Но не то лекарство, которое можно купить в аптеке по рецепту, выписанному врачом. Ему нужно лесное лекарство.
«Легко вылечить подхваченную в лесу простуду можно с помощью того, что растет в этом лесу», – звучит у меня в голове голос бабушки. И она, как всегда, права.
Я на цыпочках спускаюсь с чердака вниз. Крадусь тихо, словно мышка. Словно семя, что падает по весне в землю.
Толчком открываю дверь маминой спальни и захожу внутрь. В комнате пахнет мамой – ванилью и медом. От мамы всегда пахнет медом. Этим запахом пропитаны ее волосы и руки. От него невозможно избавиться, ничем нельзя перебить. Полностью, во всяком случае. Три недели назад мама уехала в приморский городок Спарроу, повезла туда четыре ящика своего дикого клеверного меда, тщательно уложив их в кузов своего грузовичка. В полнолуние мама собирает соты диких пчел, живущих в Чаще, затем выкачивает из них мед, разливает в стеклянные банки и развозит их по небольшим магазинам, торгующим экологически чистыми продуктами в городках, разбросанных вдоль западного побережья. Магазины очень хорошо платят за мамин мед из Чащи. Говорят, что он слаще, чем настоящий тростниковый сахар, и может излечивать многие кожные заболевания, а также укусы пчел, сыпь и солнечные ожоги.
С тех пор как мама уехала, я с ней ни разу не разговаривала, поскольку телефонная линия оборвана, а единственная дорога засыпана снегом. Но мы привыкли к зимним бурям. Привыкли быть отрезанными от внешнего мира. И хотя я, наверное, должна бы тосковать без нее, чувствовать себя одиноко, это не так. У нас с мамой гораздо больше различного, чем общего. Я – дочь, которая стремится стать Уокером, а она не хочет быть ни Уокером, ни матерью.
Из-за моего любопытства, страстного желания знать все о нашем прошлом и разобраться, кто я есть на самом деле, мама считает меня предательницей.
А я хочу понять ту тьму, что живет во мне.
В свою очередь, я тоже считаю маму предательницей. За то, что она молчит, когда бывает дома, наотрез отказывается говорить со мной о бабушке и о тех Уокерах, которые были до нас.
Так что я, честно говоря, даже люблю, когда мама уезжает, а я остаюсь одна в нашем старом доме.
За меня мама не волнуется, знает, что если дорогу засыпет снегом, я смогу о себе позаботиться. Я смогу о себе позаботиться, даже если мама вообще никогда не вернется.
Войдя в мамину комнату, я опускаюсь на пол и начинаю шарить рукой под кроватью. Нахожу там огарок свечи, клубки пыли, бледно-желтый, давно лишившийся своей пары носок, и наконец нащупываю спрятанный в глубине возле самой стены деревянный ящик.
Вытаскиваю его из-под кровати, поставив перед собой, и осторожно открываю крышку.
Внутри ящика хранятся памятные вещи – старые фотографии и письма в конвертах, жемчужное ожерелье бабушки и старая музыкальная шкатулка, принадлежавшая когда-то Генриетте Уокер. Фамильные реликвии, спрятанные под кровать, где они со временем будут забыты. Вещи, которые напоминают о том, кто я такая, и помогают почувствовать себя не такой одинокой. Уголки моих губ невольно приподнимаются в улыбке.
Ну а под всеми этими реликвиями я нахожу книгу.
Осторожно провожу по словам на ее обложке, написанным от руки: «Книга заклинаний лунного света и лесная аптека». Под этой надписью нарисован компас с четырьмя основными направлениями – север, юг, восток и запад.
Книгу я не открываю, нет. Мне нельзя ее открывать в маминой комнате – я боюсь, что мама, когда вернется, сможет почувствовать, что я сидела здесь на полу, держа раскрытую книгу.
Допустить этого я не могу, позже объясню почему. А сейчас я засовываю под мышку книгу, хранящую историю моей семьи, и осторожно выхожу из пропахшей медом комнаты, чтобы не оставить за собой ни малейшего следа.
Внизу в печи продолжает реветь пламя, от чего душно даже в моей комнате на чердаке, куда я возвращаюсь с книгой. Я раскрываю окно и впускаю в комнату хоровод кружащихся снежинок. Я выросла здесь, в этой комнате на чердаке, с окнами на озеро. Здесь же я и родилась, а случилось это семнадцать лет назад в ночь мокрого полнолуния, когда сильнейший ливень хлестал над озером, превращая его берега в непролазное болото. Все Уокеры приходили в этот мир при полной Луне, с которой мы связаны с рождения.
Я кладу книгу на кровать, чувствуя себя при этом воровкой.
Когда-нибудь эта книга будет принадлежать мне, она передается женщинами Уокер по наследству из поколения в поколение. В данный момент книга принадлежит маме, хотя мама никогда не открывает ее, никогда не вытаскивает из ящика, чтобы полистать пожелтевшие страницы. Маме эта книга в тягость. Нашу семейную историю мама воспринимает как своего рода болезнь, от которой она никак не может избавиться.
Когда я была младше, когда еще была жива бабушка, она часто приносила книгу в мою комнату. Это она делала тогда, когда мама уезжала развозить свой мед.
«Твоя мама хочет забыть прошлое, – говорила бабушка. – Забыть то, кто мы на самом деле».
Бабушка Ида садилась ко мне на кровать и начинала листать страницы, открывая передо мной следы прошлого. Мне казалось, что бабушкины морщинистые дрожащие пальцы знают все страницы книги на ощупь.
Я вспоминаю сейчас об этом, и у меня становится тесно в груди. Я вновь словно наяву вижу добрые выцветшие глаза бабушки, слышу ее негромкий высокий голос.
Она читала мне отрывки из книги, читала осторожно, словно опасаясь, что стены моей комнаты могут подслушать и донести на нас. Страница за страницей мелькали передо мной заметки, примечания, рецепты и сделанные от руки рисунки. Тут были наставления, как следует расшифровывать узоры паутины, сотканной перечными пауками, чтобы предсказывать по ним погоду. Или как найти нужные, редкие ягоды дикой ежевики, с помощью которых можно узнать, кто именно родится у беременной женщины – сын или дочка.
Бабушка читала мне старинные рецепты, оставленные в книге Скарлет Уокер, Флоренс Уокер и Генриеттой Уокер – которые казались мне скорее мифическими персонажами, чем реальными женщинами, жившими когда-то в этом самом доме и ходившими в тот же лес, что и я, собирать там примулы и болиголов. И они были такими сильными, такими искусными, что сравниться с ними я бы никогда не смогла.
Некоторые рецепты были вполне безобидными – например, как следует печь пряный острый грушевый пирог или какую-то замысловатую тушеную брюкву с петрушкой. Совет, как правильно заваривать можжевеловый чай и как следует собирать осенью корень тысячелистника. Но были в книге и рекомендации более близкие к колдовству, чем рецепты из лесной аптечки. Например, как заставить летучих мышей охотиться на обычных мышей, домашних. Или как выращивать дикую землянику, нефролепис и восковник для оберегов и ворожбы. И совсем страшное: как научиться видеть бродящих среди могил мертвецов.
Никакого оглавления или указателя в конце книги не было. Никаких разделов или глав. Каждая женщина из рода Уокеров делала свои записи безо всякой системы, а после нее книга переходила к новой наследнице, и та начинала писать свое. Кое-где на страницах встречались бурые пятна от пролитого чая и смазанные следы от давным-давно съеденного шоколада, а прочитать несколько самых первых страниц было невозможно, потому что чернила здесь от времени совершенно выцвели. И через каждые несколько страниц встречалась краткая история жившей когда-то женщины из рода Уокеров – дата ее рождения, ее дар, когда она умерла и от чего. Таким образом, книга была не только сборником рецептов и наставлений, но и семейным архивом, хранившим память о каждой женщине из нашего рода.
