В эту секунду – у него было четкое понимание, что пристрелят либо его, либо того снайпера…
* * *
Мексиканский снайпер проиграл. В этой жестокой и честной игре, где каждый ставил на кон свою жизнь, он проиграл. Польстившись на пулеметчика – он не заметил снайпера, вышедшего на позицию в отеле.
Выстрела не прозвучало – он отстрелялся и убрался обратно за грузовик, прежде чем мексиканцы сумели попасть в него из своих винтовок. Зато в наушниках – плеснулся ликующий крик Олли.
– Я в него попал! Есть, сэр. В яблочко!
– Где он был?
– В одной из квартир, сэр. Я убрал сукина сына.
Сержант перевел дух.
– Окей, Олли. Теперь убирайся из отеля и пусть кто-нибудь вытащить меня из этой задницы. Угроза ликвидирована…
* * *
Дальнейшее… спрессовалось в череду вспышек, грохота, сосущего страха и звериной ярости. У них в Стане был парень… он сделал себе татуировку Stay calm and return fire, оставайся спокойным и продолжай стрелять. Этот парень был… словно каким-то ледяным королем… даже в самой страшной перестрелке, когда башка трещит от свежеполученной контузии, ни хрена не видно из-за поднятой взрывом пыли и в этой пыльной тьме летят пули, он оставался спокойным, стрелял, перезаряжал, снова стрелял, оттаскивал раненых под защиту укрытий… и все то делал с каким-то выражением отсутствующего спокойствия на лице, с таким, с каким бы он, к примеру, сидел на веранде французского особняка девятнадцатого века в Луизиане и потягивал плантаторский пунш… чертов южанин, он просто наслаждался всей этой хренью, огненными трассами и летящей во все стороны сталью. Нолан так не мог, он все же был живым человеком, за несколько туров в зону боевых действий он стал как раз тем профессионалом, который боится смерти только потому, что не раз ее видел и знает, как она выглядит. Но сейчас… все спрессовалось в этих минутах, минутах прорыва по улицам Сьюдад-Хуареса, и мысль была только одна. Выжить. Выжить не вообще – а сейчас, сию секунду, в следующую минуту, в следующие пять часов. Не пропустить гранатометчика, стрелка, еще какую-нибудь хрень, угрожающую твоим сослуживцам и лично тебе. Просто выжить…
Вместе с отрядом мексиканских морских пехотинцев – до них дошло, что творится что-то неладное, и другого выхода у них нет, на разномастном караване из мексиканских армейских грузовиков и пикапов и реквизированных у отеля подходящих внедорожников – они рванули в сторону Патриот Стрит, прорываясь к международному аэропорту. Замыкающим шел грузовик, покрашенный в серо-стальной цвет, как военные корабли и с самодельным бронированием, которое поставили сами же мексиканские морские пехотинцы. Грузовик был русским, такие у мексиканцев были – чертова машина судного дня, она даже выглядела страшно
[75]. Сбросив тент, они все время стреляли, во все стороны – это было впервые за много лет, когда они послали нахрен все правила ведения огня и стреляли не в ответ, а на упреждение. Таранный бампер грузовика, предназначенный для прорыва баррикад – сметал в сторону машины, как поставленные специально, так и брошенные на дорогу. Они были как адская колесница, сметающая все на пути к цели…
Целей было много – казалось, на них вышел весь этот хренов город. Это не были исламские экстремисты, те намного опаснее – но когда по тебе палят со всех сторон, одна из пуль рано или поздно попадет в тебя по закону подлости. Город был почти что на осадном положении, полицию здесь распустили нахрен, потому что она вся целиком продалась наркомафии и Зетас – а тех, кто не продался, тупо убили. В них стреляли из ружей из подворотен – один, два выстрела и ходу, хорошо что самопальная броня держала эти выстрелы. Но хватало и автоматчиков. Особую опасность представляли подростки с коктейлем Молотова, они кидали их из подворотен и с крыш, один такой коктейль мог вывести из строя целую машину, а если конвой остановится – тогда их просто сожгут. Сержант видел собственными глазами, как пуля попала в бутылку одного из таких босоногих метателей коктейлей – и его мгновенно охватило пламя, всего, с ног до головы. Сержант понял, что именно это – он увидит перед глазами за секунду за своей смерти, и именно за это – с него спросится на страшном суде…
Какое-то время – он был за их основным огневым средством М340, пока не кончились патроны. С ним он пробивал огнем коридор – он стрелял по всему, что видел впереди и что, по его мнению, представляло угрозу конвою. Он видел, как пули триста тридцать восьмого калибра выламывают куски из стен, пробивают стены, уничтожая тех, кто укрылся за ними – пулемет был просто убойным. Но к нему кончились боеприпасы – и сержант перешел на свой припасенный Калашников, переведя его на одиночный огонь. Магазинов к нему было немного – всего пять, сто пятьдесят патронов – но и с ним он наделал дел. Он любил эту грубую, но убойную, простую как скамейка в саду железяку, в правильных руках намного более убойную, чем легкая и изящная М4 – и русский автомат его не подводил…
О том, что они прорвались – они поняли, когда вышли к перекрытой баррикадами пограничной дороге имени Цезаря Чавеса. С той стороны – был техасский Эль-Пасо, фактически тоже мексиканский – но пропускные пункты и основные дороги перекрывали танки национальной гвардии.
Не разобравшись, один из танков едва не выстрелил по ним… он дал предупредительный из пулемета и нацелил на них свое орудие. Опознались с большим трудом, но без крови. Танк выдвинулся вперед и одним выстрелом – заставил преследователей конвоя отказаться от своих намерений…
Эти танкисты национальной гвардии и сообщили им – примерно полтора часа в Вашингтоне произошел ядерный взрыв, и командование обороной страны нарушено…
Россия. Республика Ичкерия. Граница контролируемой территории, дорога на Назрань. Район н.п. Самашки, федеральная трасса Кавказ. 28 июля 2015 года. Преддверие беды
– Капитан! Капитан!
Капитан полиции Борис Берестянский спал и видел сон. Только не тот, который он видел в детстве и не тот, который он хотел бы видеть. Собственно говоря, он многое бы дал за то, чтобы этот сон никогда не видеть. Потому что в этом сне – была изнасилованная девочка лет пяти, лежавшая на полу в грязной, разгромленной, растоптанной сапогами комнате. Она лежала последи разгрома, выбитых стекол, кровавых отпечатков сапогов, смотрела на капитана и что-то говорила ему. Губы ее шевелились, но звука не было – и капитан не мог понять, что она говорит.
– Капитан! Старшой, е!
Он вынырнул из сна рывком, как пловец из воды. Видимо с криком, потому что трясший его за рукав Колек отшатнулся.
– Что…
– Там… вас…
Чтобы струхнул сам Колек – должно было произойти что-то совсем экстраординарное.
– Сильно орал? – спросил капитан, ставя на землю ноги в пропыленных прыжковых ботинках.
– Ну… есть.
Судя по тому, что обернулся и Борисыч – орал он сильно.
