– Ты и сам удивлён, верно? – спросил Велион. – Такое здесь случается. Мы, сами того не замечая, меняем наряды, становимся старше или моложе…
– Ты ведь во сне, так что не удивляйся, – сказала Зела. – Лучше скажи…
– Зела! – нахмурился Велион.
Племянница кинула взгляд на дядю, но упрямо продолжила:
– Не видел ли ты стрел поблизости от жилища шамана? Может, в самом его доме?
– Нет, владычица.
– Зела! Мы условились не задавать вопросов о реальном мире!
– Ты бы так не говорил, если бы увидел границу своими глазами.
– Никакой границы нет, не выдумывай.
Ороница всплеснула руками и села между Ратибором и Велионом.
– Конечно, вы же попробовали всего один раз и сдались, – посетовала Зела.
– Мы шли за тобой целую вечность, но так ничего и не увидели.
– Надо было просто идти дальше! Я же говорила, что путь покажется бесконечным, но в конце концов появится граница. Пустота, в которую невозможно шагнуть, пустота, где нет ни звёзд, ни ветра, где твои грёзы не материализуются.
Велион покачал головой, словно слушал непоседливую внучку. Зела ударила кулаком по колену и подалась в сторону дяди:
– Я только что вернулась оттуда. Я уже трижды была у границы. Каждый раз мне казалось, что я состарюсь и умру по пути, но всё же я вернулась туда снова. Сон шамана не безграничен.
– Зела…
– В этот раз я выстрелила из лука. Стрела улетела в пустоту и исчезла. Затем я выстрелила снова. Я выпустила тысячу стрел, смотри, из какой оглобли я стреляла. Не знаю, куда улетели стрелы, но очень далеко. И я буду пробовать ещё, с таким громадным луком, что сможет выстрелить за пределы сновидения.
– Ты веришь, что стрелы приземлятся в реальном мире?
– Может быть… – потупилась Зела. – Или где-то ещё, лишь бы не здесь. Не в этом месте, где ты пытаешься нафантазировать себе сородичей, подданных, учеников, собеседников. Желаешь, чтобы твои грёзы начали строить города, заводить семьи, слагать песни… любоваться твоими подсолнухами…
– Зела! – пресёк племянницу Велион.
Ороница опустила голову, признавая, что сказанула лишнего. Мудрый Велион решил промолвить что-нибудь примиряющее:
– Даже если у сновидения есть границы, и стрела может вылететь за них, то наша семья не может. Мы этот сон не покинем.
– Но у нас есть вечность, чтобы пробовать.
– Дядя Свар на тебя плохо влияет, – покачал головой Велион.
– Он освободит нас отсюда, вот увидишь. А ты, князь, уже встречался со Сваром?
– Вы, владыки, первые, кого я увидел здесь.
Зела тут же поднялась на ноги.
– Тогда пойдём, я тебя познакомлю. Без толку сидеть тебе с Велионом и учиться у него отчаянию. Не возражаешь, дядя?
– Общение с живым гостем драгоценно, но жадничать и держать его при себе не стану. Пусть и остальная семья поговорит с сородичем.
– Уж я точно наболтаюсь. Следуй за мной, князь.
Не успел Ратибор подняться со скамьи, как беседка преобразилась. Ни боги, ни турич, ни лук с колчаном не сдвинулись с места, в то время как сама беседка развернулась, и выход из неё оказался на противоположной стороне. Туда и направилась Зела, маня Ратибора за собой.
Ороница поспешила вниз по тропе, звенящей под её копытцами. Зела двигалась так легко и задорно, от неё так веяло молодостью, что Ратибору стало не по себе. Он поймал себя на мысли, что вопреки разнице в статусе, возрасте и расе испытал влюблённость. Ту, чью невозможность прекрасно осознаёшь, но позволяешь сердцу минутные фантазии.
Да и какое ещё чувство мог испытывать Ратибор к своей богине?
Турич следовал за Зелой и так залюбовался, что вопрос богини застал его врасплох:
– Что скажешь? Как тебе здесь?
– Удивительное место, владычица. Такого мне не доводилось видеть даже в собственных снах.
По обе стороны тропы раскинулись пшеничные поля. Бесконечная гладь зелёных колосьев созревала на глазах, наполнялась благородной желтизной, а затем возвращалась обратно. Создавалось впечатление, что горизонт тянется дальше, чем должен. Над полем кружили капли воды, не падающие дождём, а парящие, словно семена одуванчика на ветру.
А в небе застыли летающие острова. Большие и совсем крошечные, голые, как речная галька, и поросшие деревьями. Меж островами сновали бабочки той же величины, что и пчёлы в цветочном лесу.
– Вы всё это создаёте, владычица?
– Кое-что. Я создала себе непролазный туманный лес. Беседку сотворил Велион, ему же принадлежит огород из дубов и клёнов. Но это поле создал сам шаман.
– В самом деле?
– Это же его сон, всё здесь подчиняется его воле. Благо он не желает гостям зла и позволяет кроить это место под себя. Ты ведь и сам с этим сталкивался, князь?
– В определённых пределах, владычица.
– Пределы эти широкие. Тяжело изменить чужую фантазию, но если найдёшь во сне шамана пустующий уголок, сможешь воплотить в нём любые грёзы.
Тут Зела обернулась через плечо и с улыбкой сказала:
– Догоняй, князь. Может, в реальном мире ты кланяешься моему идолу, но здесь может идти рядом как с равной.
– Да, владычица, – Ратибор поравнялся с ороницей. – То же самое мне говорил и владыка Велион, но всё это мне в новинку.
– Было время, когда наши дружинники спорили с нами, требовали ответов и позволяли себе другие вольности. Свара с Моконой это жутко злило, а я всегда понимала солдат. Они бились с исполинами не хуже нашего, поэтому и считали себя достойными дерзить богам. Много времени прошло с той поры…
Ратибор угадал в словах Зелы скрытый вопрос и ответил:
– Велион дал наказ не говорить, сколько лет минуло.
– Лет? Так прошёл уже не один год?
Ратибор прикусил язык, на что Зела лишь посмеялась.
– Полно тебе, князь. Мы же не дураки. Нам известно, что раз в год лепры устраивают паломничество к спящему шаману. В ходе ритуала они спят в хижине, так что мы раз за разом сталкиваемся с лепрами. И пернатые появлялись здесь достаточно, чтобы оценить минувшее.
Богиня тоскливо отвела взгляд и добавила:
– Дядя Велион всё понимает, но делает вид, что живёт в неведении. Впрочем, ты всё равно помалкивай. Велион мудр, возможно, он лучше нашего понимает, почему не стоит знать правду.
– Он пытается воссоздать здесь Бриславию?
– Да, – с грустью кивнула Зела. – Желает привнести в сновидение реальный мир, якобы, это избавит нас от тягости заточения. Велион научился материализовать туричей из памяти, но получаются они такими идеальными, что от этих подделок хуже, чем от одиночества.
