Седов продержался до конца, и, по его собственным словам, сам был на волоске от смерти. Главные требования забастовщиков были удовлетворены специальной комиссией, присланной из центра, и в конце голодовки весь режим стал терпимее.
Через некоторое время после этих событий администрация лагеря, где был заключен Сергей Львович, получила приказ срочно отправить его в центр для продолжения расследования. Так как реки уже частично вскрылись, Сергей Львович со своей охраной путешествовал неделями от деревни к деревне среди ледяного мусора. Сергей Львович со смехом рассказывал, что после событий последнего времени это была для него не иначе как приятная поездка, настоящее облегчение. Он отдохнул от лагерного режима и был отлично накормлен. Он говорил, что во время этой поездки он не только вернул все, утраченное во время голодовки, но и потолстел и чувствовал себя так же хорошо, как в лучшие годы своей молодости.
Разговор пришел к вопросу о том, что Сергей Львович думал о возобновлении расследования его дела, а также его перемещении на Лубянку. Он не питал иллюзий о возможности пересмотра его дела или даже об утверждении старого наказания. Он подробно рассказал о методах, которые использовались при расследованиях, и высказал мнение, что человек должен иметь представление обо всем, что делается с заключенными на допросах.
Сергей Львович смотрел в будущее абсолютно спокойно и ни при каких обстоятельствах не был готов, даже чуть-чуть, обвинить себя или других.
Во время этого разговора Сергея Львовича вызвали из камеры, мы коротко попрощались. Больше я никогда его не видел…
Из книги Иосифа Бергера
[204] «Крушение поколения. Воспоминания»
…Были и такие, однако, которые не капитулировали до конца. Сына Троцкого Сергея я встретил в 1937 году. Оба мы ожидали допроса в одной из камер предварительного заключения на Лубянке. Камера эта – маленькая клетушка, которую заключенные называли «конурой». Обычно в такую «конуру» помещали только одного заключенного, но, поскольку Лубянка была переполнена, то нас поместили вдвоем. Так что нам пришлось провести вместе несколько часов однажды ночью в феврале 1937 года.
Это была памятная для меня встреча. Сергея только что привезли в Москву из лагеря в Воркуте. Дело его было назначено на перееледствие, и он весьма мрачно смотрел на свое будущее. Мои перспективы были не многим лучше. И действительно, вскоре после этого я был приговорен к смерти. Но Сергей почему-то был убежден, что мне удастся выжить. И он просил меня передать несколько слов его родителям, если мне приведется с ними встретиться.
Ему было тогда около двадцать восемь лет. Небольшого роста, худощавый, круглолицый, с усами. В отличие от своего брата, Сергей никогда не проявлял ни малейшего интереса к политике и отказался даже вступить в комсомол. Он был страстным книгочеем, а его другим пристрастием был цирк. Ребенком он даже однажды убежал из дому и пристал к бродячему цирку.
Родители, конечно, не одобряли его поведения и объясняли ему, что оно может повредить отцу. Однако он оставался неисправимым. Когда его отец оказался в оппозиции, Сергей усмотрел в этом подтверждение своим аполитичным взглядам. Учился он хорошо, но долго не мог решить, какую выбрать специальность. <…>
Когда Троцкий в 1929 году был выслан за границу, Сталин в одну из своих редких минут великодушия разрешил Троцкому взять с собой семью и свои архивы. Сергей узнал об этом в провинциальном городе, где он тогда работал. Родители настойчиво уговаривали его уехать с ними. Троцкий отчетливо предвидел судьбу связанных с ним людей, оставшихся в СССР.
Представьте себе самое ужасное и помножьте его на десять, – сказал он друзьям, провожавшим его в Одесском порту.
Сергей же в это время был влюблен и не захотел оставить свою подругу. Он отказался уехать. Некоторое время все шло как будто благополучно, и страхи отца казались преувеличенными. Ему не только удалось избежать репрессий начала 30-х годов, но друзья сумели даже устроить его на работу. И лишь в 1935 году, после убийства Кирова, его вызвали и потребовали публичного отречения от отца. Ему внушали, что от него требуют только правды: т. е. чтобы он сказал, что никогда не разделял взглядов отца и не пожелал с ним уехать за границу. К этому следовало лишь добавить, что он считает своих родителей «врагами народа». Сергей отказался подписать это на том основании, что не имеет никакого отношения к политике, и заявил, что хотя его аполитичность была причиной расхождений с отцом, он ни в коем случае не хочет принимать участия в публичной травле отца. Его уволили с работы, а еще через несколько месяцев арестовали
[205].
Немедленно по прибытии в Москву осенью 1936 года он объявил в тюрьме голодовку. Следствие по его делу было закончено в течение десяти дней. Его приговорили к пяти годам лагерей. В декабре того же года он прибыл в Воркуту и там впервые столкнулся лицом к лицу с убежденными последователями его отца. Он проникся глубоким уважением к этим людям.
Хотя огромное большинство троцкистов к этому времени капитулировало, все еще оставалось, главным образом, конечно, в тюрьмах и лагерях, ядро убежденных и бескомпромиссных. Арестованные троцкисты и их семьи были собраны большей частью в трех крупных лагерных системах: на Колыме, в Воркуте и в районе Норильска. О троцкистах Воркуты я впервые узнал от самого Сергея.
Меня не удивило, что бывшие участники оппозиции произвели на него такое сильное впечатление. Я сам столкнулся в заключении с некоторыми из них. В основном это были интеллигенты, которым взгляды Троцкого, менее ограниченные и сухие, чем ленинские, импонировали с самого начала. Большинство из них были в прошлом профессиональными революционерами, участниками Гражданской войны, примкнувшими в начале
20-х годов к оппозиции. Среди троцкистов представители национальных меньшинств занимали больший удельный вес, чем в других оппозиционных группах. Все они были убежденными интернационалистами, и идея местного советского национализма была им глубоко чуждой. Если бы в то время существовал термин «безродные космополиты», то его определенно применили бы к троцкистам.
Когда я говорил этим людям, что как политики они сами «исключают себя из истории», они отвечали, что то же самое слышат от всех «оппортунистов».
Сергею условия в лагере показались ужасающими. Но в честь отца ему был оказан такой теплый прием, что он приободрился. С другой стороны, и его присутствие придало новые силы заключенным оппозиционерам. Сергея по-прежнему мало интересовали их политические и экономические взгляды, но огромное впечатление на него произвели их духовная независимость, преданность и верность взглядам отца. Сергей с полным правом сказал потом, что недели, проведенные им в Воркуте среди последователей и идейных друзей отца, были самыми счастливыми в его жизни. Сергею очень хотелось сообщить родителям об их друзьях, а также и о своих изменившихся взглядах. А особенно ему хотелось попросить прощения у матери за то беспокойство и горе, которые он ей причинил. Еще Сергей просил передать, что он с достоинством встретит смерть. Через несколько недель Сергея расстреляли.
