Я не только ушел с работы, но и умышленно оборвал многие прежние знакомства, сузив круг общения до минимума… Именно тогда я понял, что в условиях государственной монополии на информацию даже хорошие, честные люди становятся падкими на молву, на политические сплетни, на пикантные россказни с громкими именами. А я менее всего был заинтересован в том, чтобы рядом с моей шепотом произносилась фамилия сакраментальная, ставшая от частых проклятий в печати символом мирового зла. Я не только боялся навредить, не желая того, хорошим людям, но и не хотел, чтобы хорошие люди по простоте душевной навредили мне. А кроме того, дома росла маленькая Юлька, которая неизбежно порождала у каждого посетителя нашего дома законное любопытство – чья это девочка, да кто ее родители, да где они сейчас и т. д. Разумеется, я и тогда не заблуждался относительно интереса органов к моей персоне. Мне было ясно, что, как бы я ни таился, там, на Лубянке, меня держат в поле зрения.
…Потому-то я так опасался тогда людской молвы. Потому-то я и сделал основой своего жизненного поведения пресловутую «трамвайную заповедь». Не возбуждай вокруг себя никаких толков. Не напоминай о себе. НЕ ВЫСОВЫВАЙСЯ!
Это была единственная, доступная мне тогда мера предосторожности. Впрочем, нет, была еще одна, в результате, кажется, даже себя оправдавшая. Понимая, что дальнейшие репрессивные акции против нашей семьи неизбежны, я убедил родителей в необходимости нам разъехаться. Авось тогда возьмут не всех сразу. На протяжении двух лет со времени моей женитьбы мы старались разменять нашу большущую комнату на две в разных местах. Наконец в сороковом году это удалось. Мои старики с маленькой Юлькой переехали на Петровские линии, а мы с женой оказались в переулке на Сретенке. Может быть, именно поэтому, когда в 1951 году моих стариков и Юльку сослали по этапу в Сибирь, меня не тронули.
Сейчас, вспоминая все это, я, честно говоря, удивляюсь своей тогдашней рассудительности и трезвости. Ведь и мне самому, да и окружающим меня людям, причем далеко не глупым, наряду с таким отчетливым пониманием имманентной логики советского режима были свойственны совершенно детские представления о правовых нормах нашей власти.
…Если я и позволял себе в те годы с кем-то поделиться впечатлениями относительно происходящего в стране, то это был, пожалуй, только Боря Ямпольский
[213], которому можно было довериться и который уже тогда все понимал.
Но даже ему я, конечно, ничего не говорил о моих делах – ни о Сергее, ни о сестре. Это была моя «жгучая тайна». Тайна замедленного действия. И с этой, постоянно чреватой разоблачением тайной, казалось, уже намертво пришитой к моей биографии, я прожил не год и не два, а почти пятьдесят лет. В окружении…
…Чаще всего мы руководствовались в своем поведении даже не столько естественной борьбой интересов, сколько подсознательно действующим страхом. В конечном счете страх таился за всеми нашими поступками. И конечно, он был постоянным психологическим фоном нашего нравственного и интеллектуального бытия.
…Мы жили извращенной духовной жизнью…Нас день за днем порабощали дикие измышления и ложные идеалы Великого Учения… нас медленно, но верно отравляли веления изуверских заповедей. И все же многие из нас – чисто интуитивно – оберегали себя, как могли, от чудовищной большевистской порчи, навалившейся на человеческую этику, выработанную всей историей мировой культуры. Вам кажется, что нашего пассивного сопротивления этой порче было недостаточно? Да, наверно, вы правы. Но если все мы оттого были грешниками, то далеко не все – подлецами.
…Были на поверхности нашей духовной жизни и просто порядочные, точнее сказать, по-советски порядочные люди, вечно барахтающиеся между отвлеченными, но светлыми идеалами и порожденной этими идеалами каждодневной мрачной практикой…Далеко не каждый даже просвещенный рассудок находил в себе духовные и нравственные ресурсы, чтобы противостоять соблазнам и предрассудкам времени. И вот это обстоятельство предстоит усвоить будущим историкам. Одно дело зафиксировать дикие обряды и абсурдные обычаи ушедшей эпохи, а другое – понять, как складывались ее призрачные нравы. Да, им предстоит понять наши противоестественные социальные рефлексы, нашу постыдную идеологическую покорность. И во многих случаях – понять, чтобы простить.
Из книги Александра Яковлева «Омут памяти»
Война с детьми
Нет большей подлости, [чем] когда власть воюет с детишками. Большевики создали особую систему «опального детства». Она включала указания Политбюро ЦК, законодательные акты, циркуляры и приказы НКВД. Эта система имела в своем распоряжении мобильные приемно-распределительные пункты, специальные детские дома и ясли, детские концлагеря и колонии. Дети должны были забыть, кто они, откуда родом, кто и где их родители. Это был особый детский ГУЛАГ.
Не может быть прощения тому, что написано в оперативном приказе Ежова № 00486 от 15 августа 1937 года. Вот краткое изложение этого чудовищного документа (с соблюдением его стилистики):
Подготовка операции
Она начинается с тщательной проверки каждой семьи, намеченной к репрессированию. Собираются дополнительные компрометирующие материалы. Затем на их основании составляются а) общая справка на семью… б) отдельная краткая справка на социально опасных и способных к антисоветским действиям детей старше 15-летнего возраста; в) именные списки детей до 15 лет отдельно дошкольного и школьного возраста.
Справки рассматриваются наркомами внутренних дел республик и начальниками управлений НКВД краев и областей. Последние: а) дают санкции на арест и обыск жен изменников Родины; б) определяют мероприятия в отношении детей арестованной.
Производство арестов и обысков
Аресту подлежат жены, состоящие в юридическом или фактическом браке с осужденным в момент его ареста. Аресту подлежат также и жены, хотя и состоявшие с осужденным к моменту его ареста в разводе, но причастные к контрреволюционной деятельности осужденного, укрывавшие его, знавшие о контрреволюционной деятельности, но не сообщившие об этом органам власти. После производства ареста и обыска арестованные жены осужденных конвоируются в тюрьму. Одновременно порядком, указанным ниже, вывозятся дети.
Порядок оформления дел
На каждую арестованную и на каждого социально опасного ребенка старше 15-летнего возраста заводится следственное дело. Они направляются на рассмотрение Особого совещания НКВД СССР.
Рассмотрение дел и меры наказания
Особое совещание рассматривает дела на жен изменников Родины и тех их детей, старше 15-летнего возраста, которые являются социально опасными и способными к совершению антисоветских действий. Социально опасные дети осужденных, в зависимости от их возраста, степени опасности и возможности исправления, подлежат заключению в лагеря или исправительно-трудовые колонии НКВД, или выдворению в детские дома особого режима Наркомпросов республик.
