Вместе с матерью его, которая была для него самым близким существом в мире, мы переживаем эти страшные часы, вспоминаем его образ, черту за чертой, не верим, что его больше нет, и плачем, потому что не верить нельзя. Как освоиться нам с той мыслью, что не существует более на земном шаре этой теплой человеческой точки, которая была связана с нами такими нерасторжимыми нитями общих воспоминаний, взаимного понимания, и нежной привязанности? Никто не знал и не знает нас так, как он знал, с нашими сильными и с нашими слабыми сторонами. Он был частью, молодой частью нас обоих. По сотням поводов наши мысли и чувства тянулись ежедневно к нему в Париж. Вместе с нашим мальчиком умерло все, что еще оставалось молодого в нас самих.
Прощай, Лев! Прощай, милый и несравненный друг! Мы не думали с матерью, не ждали, что судьба возложит на нас еще и эту страшную работу: писать твой некролог. Мы жили в твердой уверенности, что еще долго после нас ты будешь продолжателем нашего общего дела. Но мы не сумели охранить тебя. Прощай, Лев! Мы завещаем твою безупречную память молодому поколению рабочих всего мира. Ты будешь жить по праву в сердцах всех тех, кто работает, страдает и борется за более светлый мир. Революционная молодежь всех стран! Прими от нас образ нашего Льва, усынови его, он заслуживает того, – и пусть отныне он незримо участвует в твоих боях, если судьба отказала ему в счастье участвовать в твоей последней победе.
Л. Троцкий
20 февраля 1938 г. Койоакан
Письмо М. Зборовскому и Л. Эстрин
23 февр[аля] 1938 [г.]
Дорогие друзья!
Вы были (и остаетесь) друзьями Левика, следовательно, вы и наши друзья.
Совсем недавно вы выражали в письмах тревогу за его безопасность. Но никто тогда не думал, что удар придет с той стороны, с какой он пришел…
Последнее письмо от него было от 4 февр[аля]. Мы все еще ждем от него дальнейших писем. Последний № «Бюллетеня» кажется нам тоже письмом от него. Далекая звезда, когда потухнет, еще долго продолжает посылать свой свет… Но возможно, что больше писем не будет. Он должен был ждать нового парохода, но мог заболеть (и, вероятно, заболел) раньше. Мы все еще не знаем, когда он заболел и сколько времени болел, мы ничего не знаем, кроме того, что было в газетах. Мы ждем от вас подробного рассказа о всем, что произошло. Всякая деталь представит для нас большую ценность. Напишите, что можете…
…Надеемся, что посылаемая краткая биография его выйдет также по-немецки, по-французски и на других языках. Наш общий долг – увековечить образ Седова в памяти молодого поколения рабочих. Мы очень-очень надеемся на полное ваше содействие, дорогие друзья, и крепко обнимаем вас.
Ваши Наталия, Л. Троцкий
Письмо М. Зборовскому и Л. Эстрин
16 марта 1938 г.
Дорогие друзья,
Отвечаю на ваш № 21 от 4 марта. Во-первых, на полученные от вас письма Наталья Ивановна еще не способна ответить: она слишком подавлена и слаба. Она очень вам благодарна за все сообщения и подробности и напишет как только оправится.
Статью о Л. Седове вы, конечно, получили. Она предназначена была для «Бюллетеня» и для французского издания. Мы надеемся, что французский перевод будет очень тщательно и хорошо отредактирован с литературной стороны. Надо, чтобы книжка хоть до некоторой степени была достойна лица, которому она посвящена. Мы надеемся, что вы примете все необходимые меры.
…Я бы очень хотел иметь сведения о финансовых источниках «Бюллетеня». В этом отношении нужно соблюдать величайшую осторожность, чтоб не стать жертвой провокации со стороны ГПУ.
[Л.Д. Троцкий]
Письмо В. Сержу
15 апреля 1938 г.
Дорогой Виктор Львович!
Мы с Н.И. [Седовой] с благодарностью получили в свое время ваше письмо, посвященное смерти сына, и с благодарностью читали вашу теплую статью о нем…
Искренний привет от Н.И. [Седовой].
Крепко жму вашу руку и желаю всего лучшего.
Ваш Л.Д. [Троцкий]
Письмо С. Вебер Л. Эстрин
[257]25 июня 1938 г.
Дорогая Леля!
Если вы меня потихоньку и ругаете за долгое молчание, то вполне правы. Не знаю, почему мне так трудно писать. До отъезда сюда (а отъезд произошел как-то скоропостижно) была занята хлопотами по дому, разными поручениями ЛД [Троцкого] и т. п. А по приезде сюда все со дня на день откладывала письмо вам, и так проходили недели… Приехала я сюда с намерением пробыть не более шести месяцев. Что будет по истечении этого периода, не знаю.
Мексиканский климат на мне совсем не отразился. А живем мы здесь, в этом тихом синем доме за высокими каменными стенами, как в крепости или… в монастыре. Живем почти в полной изоляции от окружающего населения, без какого бы то ни было контакта с местной жизнью. День заполнен работой, а по вечерам, особенно теперь, в эту несносную полосу дождей, тоскливо по более активной жизни, да и, по правде сказать, по мужу. Даже и работа не помогает…
Что сказать вам о Наталье Ивановне [Седовой] и Л.Д. [Троцком]? Продолжают (вот уж который год?) жить в изгнании, оторванные от активной жизни. Каждый день приносит новые известия об убитых, затравленных, замученных в советской (?) России. Для нас это в большинстве случаев только имена, для них это живые люди, друзья, соратники. О Сереже почти не упоминают. Что с ним? Живет ли еще, или замучен где-нибудь в сталинских подвалах? А трагический конец Левы? Разве это можно забыть? Правда, жизнь идет вперед… Л.Д. [Троцкий] весь отдался работе (работает с раннего утра до поздней ночи), каждая минута его времени, его мышления отданы ей; он, видимо, сознательно горе свое запрятал куда-то в тайники души своей. Но я нашла его таким замкнутым, молчаливым… Редки прежние шутки, нет смеха, нет улыбки. Наталии Ивановне не дано творческое дарование, не дана также эта сверхчеловеческая способность с утра до позднего вечера отдаваться умственной работе. Ей труднее. Она больше сама с собой. Да еще все время мучает мысль, как погиб Лева. Не верится, что все это как-то совершилось «естественно». Да и страшно тяжело за Жанну.
Вы знаете, Леля, еще в бытность мою в Нью-Йорке меня так неприятно поразило, так больно резануло заявление Жерара в прессе, что, мол, нет подозрений в связи со смертью Левы. Даже если бы мы были в этом стопроцентно уверены, то зачем было давать такое заявление прессе, а потом все же решаться на вскрытие? А потом эта совершенно невозможная заметка в «Ля Лютт»
[258] насчет побоища с членами фракции Молинье. Зачем притянули имя Жанны, зачем назвали ее «Молинье»? Зачем это все, кому это нужно? Зачем сейчас еще травить эту несчастную, убитую горем женщину гнусными инсинуациями? Я видела, когда этот номер газеты прибыл сюда, как Наталия Ивановна втихомолку плакала, стараясь подавить рыдания…
