— Да я-то тут при чём? Я же про тебя говорю! Ну даже если тебе просто чего-то захочется…
Сувенир с Тарина, ага… вот чёрт, что же это с ним такое?
— Мне ничего не хочется, госпожа… — отвечает тихо. Смотрю на него, не знаю, замять ли тему, или наоборот — попросить объясниться. Может, это какие-нибудь чисто мужские комплексы?
— Антер, — говорю. — Ты не переживай, эти деньги мне достались в наследство, можно сказать, незаслуженно, так что я совершенно не против поделиться.
Кажется, покраснел, смотрит в пол. Молчит.
— Объясни мне, пожалуйста, в чём дело, — прошу.
— Я не хочу быть вашей игрушкой, — говорит глухо. — Буду, конечно, никуда не денусь: и если вы захотите вывести меня «как вольного», и если вашим друзьям вздумается меня избить или…, и все остальные ваши пожелания исполню. Но уж тогда и покупайте, что считаете необходимым.
— Антер… — шепчу. Господи, хотела как лучше, а выходит, будто пытаюсь от него откупиться…
Молчу, собираюсь с мыслями.
— Почему ты так говоришь?
— Извините, госпожа. Я больше не буду.
— Почему ты называешь это моими «пожеланиями»?
Молчит.
— Ты правда считаешь, что когда мы ездили в то кафе за ограду — я лишь игралась с тобой?
— А как мне считать? — спрашивает.
— Мне было приятно и очень понравилось… — говорю.
— Игрушки для того и нужны, — отвечает. Предложение повторить застывает у меня на языке. Ну а чего ты ждала? Молчу, размышляю.
— Антер… — говорю. — Спасибо, что честно отвечаешь. Я не хочу, чтобы ты так думал, но ещё больше не хочу, чтобы ты меня обманывал.
— Что вы, как я могу…
Комбайн подаёт позывной.
— Давайте достану? — спрашивает. Киваю — если так хочет, пусть достаёт. Подхожу к веранде, мысленно приказывая двери открыться, вдыхаю свежий утренний воздух.
— Рань-то какая, садовые роботы ещё работают… — говорю. Слышу, как ставит тарелки на стол, приближается. Эта его привычка в одних брюках ходить… будит у меня совсем не те мысли, которые ему сейчас нужны. Так и хочу положить руки на плечи, прижаться к груди…
Стараюсь не смотреть.
— Мне продолжать тренироваться? — интересуется.
— Конечно, — говорю. — Рано или поздно может пригодиться.
— У меня никогда не будет разрешения поднять руку на вольного, — отвечает.
Поворачиваюсь к нему, смотрю внимательно в глаза:
— Я могу подать жалобу на Селия с Халиром, но они только штрафом отделаются: недоразумение на вечеринке.
А я переругаюсь с высшими семействами…
— Понимаю. Я сам полез драться, они были в своём праве.
— Меня ты защищать полез, видела… — говорю тихо. И пульт свой, конечно. Но уверена, что и без него полез бы… Молчит. Добавляю: — Я помню, что обещала заступиться. Просто… подумала, что если смогу забрать пульт… что это важнее. Понимаешь?
— Наверное.
— Я не знала, что мне делать.
— Вы могли бы отказаться играть… — говорит еле слышно. Вот, что у тебя болит больше всего. Радость моя, понимаю, как ты это видишь. Если бы я могла просто взять и отказаться…
— Мне не верится, что они просто взяли и вернули бы пульт. Они же привыкли к безнаказанности, они же все друг друга покрывают, измыслили бы что-то взамен, решили бы наоборот, подразнить тормознутую Ямалиту. Да ещё и возбуждённые, да ещё и подвыпившие… И так, и так паршиво. В тот момент я не придумала, что могу сделать. Ты меня ненавидишь?
— Как я могу ненавидеть вас, госпожа.
— Антер… мне было очень тяжело сидеть и смотреть, как… Но я понимала, что крики «не трогай моего раба» ничего не дадут. Я пыталась просчитать, что было бы более эффективно. Мне показалось, что позиция «вы заставили меня снова пережить ужас нападения, да ещё и раба побили» окажется сильнее.
— Вы… специально устроили эту истерику? — с удивлением спрашивает.
— Не считаешь же ты меня такой скандалисткой, — усмехаюсь.
Смотрит на меня с непередаваемым выражением.
— Послушай, — говорю. — Я сделаю всё, что от меня зависит, чтобы никто из них никогда больше и пальцем тебя не тронул. Обещаю. К сожалению, не могу пообещать, что мне это удастся, но сделаю для этого всё. Ты мне веришь?
— Как я могу не верить вам, госпожа?
Антер
Странное такое впечатление… Будто оправдывается. Не припомню, чтобы хозяева не то, что оправдывались — даже просто пояснить хоть что-то пытались. Впрочем, и без того всё было понятно. А сейчас наоборот, так хорошо и красиво рассказывает… а ничего не понятно.
Ну зачем я тебе? Разве тебе не безразлично, что я там чувствую?
А ты, дурак, зачем отвечаешь на вопросы? Знаешь ведь, что хозяевам нельзя отвечать честно, обязательно придумают, как этим воспользоваться…
И вообще это так противно — ожидать, что ты будешь за меня заступаться, потому что сам не могу…
Вдруг вспоминается прикосновение… Там, в комнате наказаний… Видимо, я уже находился в полубреду, всё болело и пульсировало, потому что упорно вспоминается, как она обняла меня и даже, кажется, извинилась… Как просила притвориться… По-моему, меня и без того шатало, и притворяться не нужно было.
— Ничего, я ещё на реабилитации добавлю, — продолжает тем временем Ямалита. — Ты не пугайся, если что… Чтобы закрепить эффект.
Помимо воли улыбаюсь. Даже не знаю, верить ли. Не может быть, чтобы ты сидела и рассчитывала, что лучше сделать, я же видел твоё лицо… Но даже если ты просто хочешь, чтобы я так думал… всё равно спасибо. Думать о том, что ты легко отдашь меня Селию с Халиром на растерзание, как-то уж совсем… невыносимо.
А о том, что ты не всегда такая, какой кажешься, я уже и так знаю.
Правда, как умеешь разбивать мечты — тоже…
Словно в ответ на её слова раздаётся звонок внутрипланетного коммуникатора — Свелла. Ямалита отходит к столу, включает так, чтобы меня не было видно.
— Ой, не спишь? — удивляется Свелла. Она, похоже, в своей спальне, в тонкой ночной рубашке. Красивая, вроде бы, девушка, а вызывает такое устойчивое отвращение. — Хотела оставить сообщение, только ложусь, представляешь? Пока все разошлись, пока организовали рабов… Как ты?
— Не спится, — пожимает Ямалита плечами. — Что-то в себя прийти не могу. Вспоминаю…
— Да, — соглашается, — наши слишком увлеклись и разгорячились. Мне, конечно, твоего отношения не понять, поиграть с рабами все любят, даже взрослые частенько включаются. Но ты же непривычная.
Тамалия
— Знаешь, мне тоже не понять, — отвечаю, — почему Селий с Халиром набросились на моего раба и избили его. Я уже не говорю про себя.
