Если говорить о камне, то это отдельная целая куча проблем. Во-первых, где взять? Взять можно было одним – взрывать скалы: бурение перфораторами и взрывные работы. Поскольку взрывников не было, взрывать приходилось самому. Ну а учитывая круглосуточную работу, то и взрывать приходилось круглосуточно. Там пару-тройку часов поспишь, и этого достаточно.
Бурение – дело довольно трудное, пыли много от перфоратора, эта каменная пыль забивает всё на раз. Есть методика мокрого бурения, но, учитывая, что это север, вода замерзает, использовать его не получалось. Поэтому бурили насухую. И перед забоем уже практически не видно, что там делается. Пыль, пыль и пыль, перфоратор тарахтит, ты слышишь, что он тарахтит, а бурит он или не бурит – тебе ж не видно. Ты думаешь, что что-то делается, приходишь, смотришь – а там шпуров
[8] нету, рвать нечего.
Потом в шпуры надо было заряжать детонит или амонит, это патроны такие по 30 сантиметров длиной, диаметром 20, в каждый детонатор и цепью их вяжешь. Чтобы был эффективный взрыв, приходилось идти штольней длинной метров 30, наверное. Потом разводили рукава в стороны, в концах рукавов делали камеру, в которую, собственно, и закладывали основные заряды. После взрывов у меня три экскаватора и 900 человек ручками этот камень сортировали в ковш экскаватора, на машины и увозили.
На Новой Земле существует так называемый погодный режим. То есть при определенной температуре – мороз ниже минус 25 и ветер больше 15 м/с – объявлялся третий вариант, когда запрещены наружные работы. При ветре больше 25 м/с объявлялся второй вариант, уже нельзя было выполнять вообще никакие работы. И первый вариант – это когда запрещалось вообще выходить из помещения, надо было находится только там. Так вот, на Новой эти варианты имели кратность – трое суток. Вот задул ветер, и раньше, чем через трое суток он не кончался, это все знали. Через трое суток не кончился – значит еще трое впереди. Случалось, по девять дней сидели, не вылезая.
А тут начался первый вариант, а у меня в штольне осталось 14 буровиков. Молдаване, которые, понятное дело, холод очень любят и с большим удовольствием его переносят. А от гарнизона до места бурения было почти четыре километра по заливу. Я знаю, что бойцы там сидят без жратвы, без ничего. Беру дежурную ГТСку, гусеничный вездеход, еду забирать их. Едем в гарнизоне, уже в гарнизоне не видно, куда ехать. Сплошная пелена – и ни дороги, ни ориентира никакого, просто сплошная белая стена. А доехать же надо. Я забираю у бойца солдатский ремень, надеваю его бляхой назад, он фару вездехода направляет на бляху, и я себе пёхом дую впереди него, а он за мной. А когда пёхом идешь, ногами чувствуешь, где наезженный снег.
Одежа – спецпошив, на нем слюнявчик такой вот, капюшон, рукавицы меховые. Но буквально через две минуты везде, где нету спецпошива, намерзает лед. Снег набивается, тает и замерзает. И получается ледовая маска, не видно вообще ни фига. Тогда перчаткой так – тук-тук-тук по глазам, лед сбил и пошел себе дальше. И так я продефилировал в одну сторону вот эти почти четыре километра.
Пришел туда, молдаване спокойно себе уселись и ждут, когда будут помирать, потому что есть-пить нечего. 14 человек для вездехода было много, но с тоски можно было и 24 затолкать, не та ситуация. Я затолкал и говорю: слушайте, идите вы кто-нибудь впереди, потому что, я, слава богу, уже находился. Они говорят: не, мы лучше тут забьемся, но туда не пойдем. И я обратно пошел еще четыре километра. Привез их. Захожу в штаб, а спецпошив не снимается. Льдом покрылся, не расстегивается, ничего нельзя сделать. Мне его топором разрубили и сняли.
А где не было спецпошива, у меня, как у мартышки, была полностью черная кожа, черная-черная, она потом лоскутьями снималась. И промежуток между рукавицей и рукавом спецпошива – тоже такие черные красивые браслеты, тоже потом слазили. Вот такой вот эпизод небольшой случился.
Позже я себе отморозил и уши – куда же без этого, хотя и в совсем другой ситуации, чем себе представляют мамы детей. Последний взрыв я делал уже перед тем, как уходить в марте с Новой Земли – а взрыв мы готовили, действительно самый большой: 10,5 тонны в тротиловом эквиваленте, вот эти 10,5 тонны одновременно я взрывал. Это была жуткая работа, потому что, во-первых, объем очень большой, во-вторых, когда работаешь с тротилом, у него очень токсичный газ выделяется, и так болит голова, болят глаза, страшное дело. А я трое суток вообще не вылезал.
Там технология такая: сначала укладываешь ящики с детонитом, наставил, наставил, наставил, ну 10,5 тонны в трех камерах, значит, в камере где-то 3,5–4 тонны. Наложил. Потом ставишь основной заряд бризантный так называемый, тротил. Он как мыло хозяйственное, только дырки в нем есть, чтобы детонатор вставить. И тоже же не по штучке, большими ящиками. А потом это всё надо закрыть опять детонитом, а потом надо всю эту цепь от детонаторов вывести и детонирующий шнур вытащить. Я не доверяю огневым зарядам, потому что может быть передавлен шнур, и не видно, что он передавлен, – а он горит не с той скоростью: доходит до передавленного места и дальше долго не горит, потом продолжает гореть и взрывается совершенно непонятно когда и как. Поэтому параллельно с огневым зарядом я и делал дубляж электрическим зарядом, это электродетонаторы, это сваевая цепь и так далее. Потом, чтобы произошел нормальный взрыв, примерно в общей сложности метров 100 штольни надо забить мешками с гравием. Мы всё это дело затарили, забили и закончили 22 февраля.
22 февраля, взрыв для всех неординарный, и началось. Начальник стройуправления, Марк Львович Рабинович, прибыл, ну, если начальник прибыл, так все же остальные тоже тут. Потом прибыло командование флотом. Командование гарнизоном. Кудрявцев был, генерал-лейтенант, начальник политуправления. В общем, собралось их там человек 40. А границы безопасной зоны я определял: какие бы вы ни были начальники, за взрыв отвечаю я, дальше не пущу, вот там зона, благо, залив широкий.
Отошли, я поехал к зарядам. Решил, чтобы буду взрывать электрическим, ну, вроде как спокойнее, и дальше – заряд огневой из-за длины шнура не может быть более длинным. Все залегли. Я машинку круть-круть, жму на кнопку, а оно не взрывается. Приходит господин Ершов, главный механик, ничего в этом не понимающий, – у тебя неправильная машинка, на тебе другую, я свою привез. Результат тот же. Начинают сползаться кадры – а что делать? Рабинович, как самый умный, говорит: ребята, ну его на фиг, давайте ничего не будем взрывать, давайте отложим, посмотрим, потом будем рвать.
22 февраля, 23-е – праздник. Я говорю: делайте, что хотите, но я же это добро охранять не буду. Ставьте оцепление круглосуточное, а что можно еще сделать? Без меня какой-то хмырь придет и взорвет. Нет, не вариант.
