Ну и финал этого дела – демонтировали мы эти дизели, четыре их было. Прислали самоходную баржу 20-тонную, мы дизели загрузили в баржу, закрепили. А идти прилично морем, поэтому нам дали к самоходной барже еще и буксир. И с буксиром пришла уже морская команда, с ней капитан-лейтенант во главе, на барже свой начальник, мичман. Загрузились, мы тоже на баржу, пошли.
Только отошли – как задуло, как начался шторм, причем настоящий. Буксир то под нами, то над нами. Винт молотит в воздухе, а мы снизу на него смотрим. Ну, можно перетерпеть, качка плохо, но не смертельно. Часа два мы, наверное, как отошли. Заходит мичман и говорит: «Ребята, а мы тонем».
– Что за радость, Петя?
– Дизель сорвало с крепления, и он бегает, в трюме уже пробил обшивку баржи.
Твою дивизию, мы в этот трюм. А дизель – тонна с хвостиком. И бегает хорошо, его поймать попробуй. А из дырки вода хлещет в полный рост. А на самоходке нет мотопомпы, есть ручная помпа для откачки, ну никто ж не думал, что такие течи могут быть. Я четырех бойцов на эту ручную помпу качать. А что там качать? Она откачивает в три раза меньше, чем льется туда. И баржа так медленно начинает приседать уже.
А все остальные гоняются за дизелем. А как за ним гоняться? Его хоть как-то же тормознуть надо. Начали мы собирать любые предметы, чтобы под него кинуть, чтобы ну хоть как-то там тормознуть. Часов шесть мы за ним гонялись. Поймали. Точнее не поймали – остановили. А качка идет, как качало, так и качает. В общем, часов за 10 мы его принайтовали
[11], поставили на место, все в порядке. А вода ж как была, так и была. Откачались мы с большим трудом. И ведрами черпали, и помпой, как угодно, поставили пластырь, специально заводится брезент, прижимается, ну вроде ничего, часов 12 мы кувыркались.
Вышли, только сели передохнуть, приходит мичман и говорит: «А мы всё равно тонем». Блин. Сволочь, что такое? Пластырь оторвало. Пошли мы опять этот пластырь латать. Латали-латали, еще часов шесть. Залатали. Всё уже, ну никакие. Пришли, попадали, уже и качка эта никуда и никому. А ветер усиливается, качка усиливается, волна выше.
Еще часа четыре мы вот так вот приходили в себя, приходит этот же Петя и рассказывает:
– Ребята, мы все равно потонем.
Я говорю: «Собака, теперь-то чего?»
А он рассказывает, причем правду же рассказывает, что трос между нами и буксиром короткий. Когда небольшая волна, так оно не страшно, а сейчас волна большая, и тросом вырывает просто нос баржи.
Я говорю: Петя, что будем делать?
Петя такой флегматичный: ну что, ну будем тонуть, что будем делать.
Да не хочется ж как-то. И мы приняли решение рубить концы. Вот это флотское – рубить концы – это ж в книжке хорошо рубить конец, а на практике еще одна такая была эпопея, не дай Бог. По нему не попасть, а когда попадешь – оно ж не рубится. Это ж трос, нормальный трос. А потом, я же понимаю, что если рубить концы, значит остаться без буксира, только на движке баржи, который по тихой воде в тихой заводи километра три прошлепает, а по шторму не знаю вообще, куда дойдет.
Ну, Петя авторитетно доложил, что не обрубим – потонем обязательно. А так есть шанс. Стали мы этот трос рубить… Отрубили – а на буксире даже и не знают, что мы рубим, у них свои заботы. Отошел буксир, они заметили, их перестало дергать. Они остановились, а баржи нету. И тогда этот капитан-лейтенант принимает мужественное решение искать пропавшую баржу. Открытое море. На барже, кроме прожектора на масле, больше ни фига, ну эти сигналы два стоят. Умудрились они нас найти. Подойти невозможно. Вся связь через матюгальню
[12]. И тогда каплей принимает еще одно мужественное решение. Он понимает, что взять на буксир уже невозможно, это проехавшее дело. Тогда он говорит:
– Я десантируюсь к вам и иду с вами. Буксир идет своим ходом, а мы своим ходом, поскольку я командир и как капитан последним покидаю мостик.
Как он с того буксира влетел на баржу – до сих пор непонятно. Но попал. Откуда-то сверху вниз, но десантировался. Буксир ушел, и мы чап-чап, чап-чап, по этой волне пошли. К концу третьих суток зашли в бухту, всё честь по чести, дизели на месте, стали к пирсу. Дальше была потрясающая картина: первым четыре бойца снесли на берег каплея, которого укачало, единственного моряка в нашей колонне.
А после этого попал я под занавес под испытания: летали мы вертолетом на какой-то мысик маленький. И нас мало туда летело, только офицерская команда была. Чего-то нам там надо было. И как раз в это время шли испытания. Мы были далеко на севере, и, в общем-то, теоретически не должны были попасть, но видно метеорологи не так посчитали ветер, и нас хватануло облако. Так потом три месяца мне кровь переливали в госпитале.
Кстати, когда шли испытания, там был один смертельный номер. Летчики летали и делали забор проб воздуха по касательной в облаке. И одного из них я хорошо знал, капитан Коля, фамилию забыл, время же. Там смысл какой: есть заборные камеры, в момент прохождения по касательной облака он их открывает, забирает пробу воздуха и уходит. И то ли Коля не посчитал, то ли ветер в это время подул, но он попал не по касательной, а зашел в облако полностью самолетом. Вернулся он оттуда, его бегом в госпиталь, прокрутили – лучевая болезнь 1 степени. Его у нас продержали месяц, наверное – просто потому, что он никакой был, вообще не шевелился, желтый лежал, я к нему ходил. За месяц – скелет и кожа, больше ничего. Потому его отправили куда-то на материк, он полгода был в каком-то закрытом госпитале, его там чинили-чинили, чуть-чуть подправили, дали первую группу инвалидности. Он женат был, двое детишек. Жена, как только узнала, развелась сразу же, детей забрала. А он написал рапорт министру обороны с просьбой оставить его служить, потому что ничего другого уже не умеет. В авиацию его не возьмут по здоровью, а больше он ничего и делать не способен, да и здоровья нет. И его вернули к нам. Сделали начальником КДП, это контрольный диспетчерский пункт. Я уезжал, он остался и никуда не собирался заменяться, ему и некуда было, но вот эти следы радиации, жуткие следы.
Ну, и я же с самим Александровым, создателем атомных подводных лодок и директором Института атомной энергии имени Курчатова встречался – встреча была замечательная. Я уже был целый лейтенант, побывал на Новой Земле, и меня послали в командировку в Северодвинск. Что-то мы оттуда отгружали, я не помню. И это было зимой. Самолеты на Новую Землю летали из Архангельска, аэропорт в Архангельске был на острове посреди Двины, Кегостров такой был. Значит, до аэропорта, если ты с вещами, то были саночники, которые за 2 рубля возили твой чемодан, а если без – пешочком до Кегострова.
Собираются пассажиры, обычное махонькое деревянное здание аэропорта. Собрались, сели, улетели. А тут собрались все, и закрылся аэропорт по погоде. И когда откроют – не знают, и назад идти нельзя, потому что не знают, когда вылет. Ну, говорят, сидите, ждите. А где ждать? Там было несколько комнаток для техперсонала, для отдыха экипажей, и нам их открыли.
