Потом, пока вот это все шло, я потихоньку построил 40-квартирный дом на польской границе. Прямо из окна видна была Польша, колючка под окном. В этом доме получил 4-комнатную квартиру, селить в доме было некого. И тогда я купил малой первый трехколесный велосипед, в одной из комнат был велотрек, потому что, кроме нас троих, в этой четырехкомнатной квартире ничего больше не было. Казарменные столы, стул, кроватка ее и все.
А потом этот строительный участок передали во Львовский УНР. Львовский УНР – это ближе к штабу, к замкомандующего, а замкомандующего был очень инициативный такой мужик, он потом ушел начальником строительного управления в Киевский военный округ. А командующий был, имя вылетело из головы, генерал-полковник Герой Советского Союза, и ему подкинул замкомандующего идею: поскольку строителей не хватает, строить жилье собственными силами, войсками. То есть давать какую-то долю специалистам-строителям, а основная масса чтобы делалась войсками. Командующий ее хорошо воспринял, и надо ж было так случиться, что я там же в Закарпатье строил, они это выяснили и поручили мне построить четыре таких дома, хозспособом, в разных городах.
Когда командующий вызвал меня на прием, первое, что он у меня спросил: откуда у меня в округе матрос. А я в матросах был до победы. Я ему сказал, что вот не справляются, мол, местные, так решили флотом укрепить. Это я сейчас понимаю, насколько мудро он просто это выслушал, другой бы выгнал меня нахрен и на этом бы рандеву закончилось. А тот принял и дал мне карт-бланш. Разрешил звонить ему по прямому проводу, по закрытой связи, если нужна его помощь.
Отработал я эту тему, но львовянам, которым пришпилили этот участок, он триста лет не нужен был. То, что я по округу занимался, – еще куда ни шло, а вообще, им этот регион не нужен был, он неинтересный. И закрыть его вроде как нельзя, и держать ни к чему. И вызывает меня начальник УНРа Львовского, Анисимов. Говорит:
– Слушай, есть два варианта. Вариант первый: будешь ты сидеть в капитанах на этом участке вот до смерти, потому что мне тебя оттуда двигать некуда. Есть второй вариант: поехать на Крайний Север, послужить там, и потом вернуться куда-нибудь в более приличное место.
А я так: подожди, родной, я на Крайнем Севере уже послужил, мне вроде как по закону и не надо туда ехать. Три года службы, больше на Север не посылали, если нет собственного желания.
– Ну, так я ж тебя и не посылаю, я ж тебе предлагаю. Хочешь – поезжай. Майорская должность сразу. Норильск хороший город, это ж не где-то там в тундре.
Приехал я домой: «Галя, есть такая перспектива». А она до того устала в этом Прикарпатье, ни кола ни двора, жрать нечего. Там был один сорт колбасы – «Московская» – сплошное сало, и ее продавали раз в три месяца, и только особо доверенным лицам. Если бы я в Хирове не знал этого Патлана и Дмитренко, мы бы еще и с голоду сдохли там. Поэтому мы приняли мудрое решение – ехать в Норильск. А как ехать, а малая? Это был 1970 год, ей два с хвостиком было. Ну, созвонились с мамой и с папой, они говорят, конечно, оставляйте у нас, мы вам ее туда не дадим.
Так мы отдали малую в Северодонецк, и 21 февраля 1970 года рванули в Норильск.
Норильск
– Когда я в Норильск приехал, там было очень много бывших заключенных. Там я познакомился и очень подружился с заместителем директора Норильского комбината Василием Ниловичем Колядой – мы строили для комбината, и я с ним просто довольно много общался. И как-то Коляда – а ему уже 70 лет было – у меня спрашивает:
– А вот ты мне скажи, как ты в Норильск попал?
Я говорю: «Ну как попал, приказ».
– Не, как ты добрался?
– Ну как, самолетом, а как? Там только или водой в навигацию, или самолетом, другого пути нет.
Он говорит: а я сюда пешком пришел, в 37-м году.
В 1937-м он был начальником инженерной службы в армии у Якира. Якира посадили в 37-м, и его посадили. И он пехом шел в Норильск. А сопровождал его, начальником конвоя, который потом у Коляды работал начальником управления капстроительства. Вот шесть комсомольцев, бывших комсомольцев, которые пришли пешком, они все были заместителями директора комбината или начальниками крупных управлений. И вот на этом фоне, действительно видно, что очень много таких было репрессированных.
Хотя было и другое. В Норильске я себе баньку построил, и не одну – там у меня шесть штук было, авторские образцы, сам проектировал, сам делал. И вот как-то мы сидим в бане: я, главный энергетик комбината и начальник какого-то местного подразделения. Ну и зашла речь о том, что вот, сажали, и этот начальник управления местного говорит, и я сел, а главный энергетик подмигивает:
– А ты его спроси, за что он сел.
Я говорю: что спрашивать, захочет – расскажет.
Он говорит: «Ты знаешь, четвертак дали ни за что».
– А за что же «ни за что»?
– Банька сгорела в колхозе, мне четвертак дали.
А этот главный энергетик подсказывает:
– А ты скажи, а кто в баньке был? А в баньке был председатель колхоза и секретарь парторганизации. Так он жалуется, что его тоже ни за что посадили.
То есть сажали по-разному. Многих по делу, многих не по делу. И потому они вот так вот переплетались, и получился единый коллектив в Норильске.
В Норильск я прибыл на должность замкомандира батальона по технической части. Это был отдельный аэродромно-строительный полк, его вывели из состава строительных частей, в численности вооруженных сил, то есть он полного штата, это 1200 бойцов, все с вооружением, нормальная срочная служба. Батальоны полного штата. Командир батальона, замкомандира, замполит, и в батальоне еще три роты, это три ротных, три, взводные все офицеры, там офицеров было в общей сложности почти 150 человек, плюс прапорщики – командиры взводов, начальники служб, это еще человек 60. То есть там господ командиров набегалось человек, наверное, до 250.
Моя должность в переводе на общепонятный язык – это начальник строительно-монтажного участка. Потому что комбаты были не строители, это были строевики, замполит – он и есть замполит: рот закрыл, служба кончилась. Поэтому все производство – это зампотехи.
Мой предшественник нас встретил в аэропорту, 14 км до полка было, электричкой доехали, он нам рассказывает:
– Я вам жилье приготовил, ребята, с мебелью, все класс.
– Ну спасибо, – говорю.
Через день он мне дела сдал и тут же уехал. И вот в предпраздничный день 22 февраля нас привозят к нашей новой квартире – обычная солдатская казарма, с отдельным входом. Только не солдаты живут, а сколько-то семей.
Открываем дверь – коридор, на полу лед. Ну, думаю, ладно, фигня. Открываем следующую дверь, кухня: стоит газовая плита, баллон, умывальник, под умывальником мойка и пол с дыркой, и труба туда. Маленькая ширмочка, и не унитаз, а этот, деревянный, чтобы орлом сидеть, помост, и дырка тоже в тундру. Открываем дверь в комнату – лед везде. В комнате две солдатские кровати, две тумбочки, стол, две табуретки. И лед. И на кроватях лежат два матраса, без простыней, без ничего. Это мой предшественник нам приготовил жилье. Супруга – у нее были сапоги какие-то на каблуках – как на коньках, доехала до койки, села, глаза вот такие, слезы текут.
