Только ничего из этого не вышло. Алина с Мануйловым дезавуировали мои показания. Не знаю, что они втирали папе, но добрые люди рассказывали мне, что Мануйлов всем клянется, будто я сумасшедшая и вообразила, будто он жил со мной, как с женой, хотя он только снимал у меня комнату и ничего больше. Алина жаловалась, что я налетела как безумная и набросилась на нее с кулаками, а потом пошла к ее папе и несла там такой бред, что он не вызвал психиатрическую перевозку только по большой душевной доброте.
Я пошла в отпуск, который весь пролежала на диване лицом к стене и набрала двадцать килограммов. Жизнь кончилась.
Наверное, я бы так и померла на том диване, но меня спас мой прежний заведующий. Он заставил вернуться на работу, давал интересные случаи, поддерживал, наставлял, и ни от кого не скрывал, что в моем лице готовит себе смену. И порой бывали дни, когда я, увлеченная работой, забывала горевать и отчаиваться.
Только когда он вышел на пенсию, и встал вопрос о моем назначении, откуда-то вновь всплыла сплетня о моей психической неуравновешенности, кадровики задумались, а там папа Карасев подсуетился, и должность заняла не кто иная, как Алина Петровна.
Это был удар, но я выдержала, и за все годы работы не дала ей ни единого повода себя уволить. Впрочем, Алина Петровна туповата, но не до такой степени, чтобы лишать себя компетентного специалиста, знающего все тонкости работы. Она же амбициозна и не скрывает, что должность заведующей судебно-химического отделения для нее всего лишь трамплин, из которого она очень скоро прыгнет в кресло руководителя всего бюро. Папа все устроит, но лучше все-таки, чтобы вверенное ей подразделение было безупречно, а для этого есть я, безумная толстая корова.
Теперь корова внезапно показала, что может быть упрямой, поэтому надо ее зарезать, хоть она и доилась очень неплохо.
И если корова сегодня поедет в свой любимый «Север», купит там тортик «Киевский», обожрется напоследок и вскроет себе вены, это только порадует прогрессивное человечество.
Я часто думаю о суициде, но к практике мешает перейти большой опыт дежурств, из которого мне известно, что, как ни старайся придать себе приличный вид, после смерти все равно будешь выглядеть неаппетитно.
Смотрю в окно, как тетя Саша провожает подружку до ворот. Ветер выворачивает спицы яркого зонтика, они поправляют его, смеясь.
Почему же так по-разному? Одни легко двигаются дальше, пережив разрыв, а такие как я превращаются в тяжелые кучи разочарования и депрессии? Может быть потому, что если был счастлив с человеком, то это счастье остается с тобой, чем бы там у вас ни кончилось, а когда все силы потратишь на иллюзию счастья, то и сидишь потом, наворачиваешь сладкое.
Я сама отрывала от себя кусочки и кормила ими Мануйлова, чтобы он не ушел, и не смогла остановиться. Не подумала, что он будет есть, когда от меня ничего не останется.
* * *
По дороге в суд Ксюша мечтала, что произойдет какой-нибудь катаклизм и ее выступление отменится. Например, наводнение, почему бы нет, ведь дамбу еще недостроили. Фонтанка выйдет из берегов, и людям сразу станет не до правосудия.
Но река мирно плескалась в своих гранитных берегах, метеориты с неба не падали, и здание суда, к большому Ксюшиному сожалению, не ушло под землю.
Выглядела она, естественно, как последняя дура в своей форме и с комсомольским значком, а когда мама подвела ее к прокурору, тот вдруг захохотал: «Решили прокурору последний звонок устроить? Уважаю черный юмор!» Ксюша хотела огрызнуться, но мама резко дернула ее за юбку.
Она с большим трудом узнала в подсудимом того самого дядьку из разбитой машины. Теперь он был не жутковатый без пяти минут мертвец, а очень красивый мужчина, сильно похожий на Коммуниста из фильма «Коммунист», и от этого на сердце у Ксюши стало еще тяжелее.
Она специально прошла мимо него, но он равнодушно скользнул взглядом – не узнал. Что ж, неудивительно, тогда он был без сознания, а передачу «До шестнадцати и старше» он не смотрит и журнал «Костер» явно не читает.
Ксюша раньше не бывала в суде, и в другое время ей было бы любопытно, как оно происходит, но сейчас от волнения она с трудом воспринимала окружающую действительность. Сначала ее завели в зал, отметили, как на уроке, а потом сказали выйти и ждать в коридоре, пока вызовут.
Мама объяснила, что это делается для того, чтобы свидетели не могли слышать показаний друг друга. Ксюша пожала плечами. Конкретно в этом случае формальности можно было и не соблюдать.
На противоположной стороне коридора устроился тот симпатичный усатый дядька, который распоряжался на месте аварии и страховал ее с огнетушителем, и, вообще, поддерживал, и ободрял. Ксюша улыбнулась ему, хотела подойти, но он только коротко кивнул и уткнулся в газету. Ей стало обидно, что такой взрослый и хороший человек тоже будет врать, как и она.
Мама обняла ее за плечи и притянула к себе. Давно она так не делала с тех пор, как Ксюша болела пневмонией, и когда уже почти поправилась, ей прописали уколы витаминов для укрепления организма, и мама водила ее в поликлинику. К процедурному кабинету всегда была длинная очередь и пахло оттуда странно, не противно, и не как из бабушкиной аптечки, а просто не по-человечески. Уколы были такие больные, что Ксюша так к ним и не привыкла, каждый раз боялась, и то хотелось побыстрее отмучиться, то наоборот, чтобы очередь как можно дольше не подходила. В углу рос пыльный фикус, на стенах были очень плохо нарисованы Винни-Пух и Пятачок с таким зверским выражением морды, что невольно вспоминался анекдот «передайте ему, что приходил дикий страшный кабан Полтинник». Мама тогда тоже обнимала Ксюшу, поглаживала по плечу и ничего не говорила, но становилось немножко полегче ждать.
Так, наверное, и сейчас. Вранье на суде будет как тот укол.
Просто подойти к трибуне, или, как там называется эта штука, и оттарабанить текст, не глядя на подсудимого и вообще по сторонам, и смириться с тем, что будет больно и неприятно, зато потом сплошная польза.
Их должны были пригласить первыми, раз Ксюша несовершеннолетняя, но вызвали другую тетку. Мама встала, что-то хотела сказать секретарю, но та быстро захлопнула дверь.
– Безобразие! – мама опустилась на свое место. – Целый день, что ли, сидеть, а у меня, между прочим, работа.
Ксюша промолчала, и мама снова обняла ее:
– Не бойся, все будет хорошо.
«Смотря что под этим понимать», – вздохнула про себя Ксюша.
Усатый поднялся и пошел к массивной дубовой двери, на ходу вытаскивая сигареты. Ксюша пожалела, что не курит, сейчас бы самое то успокоиться. Она однажды попробовала в восьмом классе, тогда сама Киса пригласила ее в соседний со школой двор и угостила сигареткой. Конечно, Ксюша взяла, и даже затянулась красиво и мечтательно, как в кино, но через минуту у нее закружилась голова и затошнило. Она чуть сознание не потеряла, но Киса сказала, что сначала так у всех, а потом привыкаешь. И ушла, а Ксюша осталась сидеть, хватая ртом воздух, как рыба, и молясь только о том, чтобы ее не вырвало.
