– Все, давай, – Танин голос вывел Федора из раздумий.
– Да я стараюсь, правда!
– Готово просто.
А он и не заметил, как в миске появилась воздушная белая масса. Наверное, счастье в том, чтобы продолжать взбивать. Даже когда кажется, что ничего не выйдет и что это в принципе невозможно, надо просто продолжать, потому что счастье не в том, что получается в конце, а в том, что ты не бросаешь.
* * *
Войдя в дом, Анатолий огляделся. Ни одного укромного уголка, ни закуточка, где человек мог бы побыть наедине с собой. Последнее утешение – балкон, и тот законопатили на зиму. Негде скрыться.
Из последних сил он натянул на лицо улыбку, соврал, будто дико устал на работе, лег на диван и с головой укрылся пледом.
Лиза поцеловала его в макушку и увела Олю в универсам, купить что-нибудь вкусненькое для чая, зато мама принялась хлопотать вокруг, спрашивать, что случилось, не заболел ли он, нет ли температуры, не хочет ли он чего, например, она может налепить его любимых сырничков, потому что мама всегда утешит и поможет, в отличие от нечуткой эгоистичной жены, которая «мужу плохо, а она куда-то усвистала».
Так теперь будет всегда, до его смерти. За минуту малодушия придется заплатить пожизненным адом. Вроде как прокурора оправдали, добро победило зло, но Воскобойников никуда не делся и станет мстить. Хоть и трудно отобрать что-то у человека, у которого ничего нет, но он постарается. Ах, девочка, девочка, зачем ты заставила приличного советского гражданина средних лет вспомнить идеалы юности и пойти у них на поводу?
Мама все-таки завелась с его любимыми сырничками, из кухни поплыл тошнотворный запах подсолнечного масла, и Анатолий не выдержал, схватил куртку и вышел встречать жену.
Смотрел, как они подходят, радостные, красивые. Он готов умереть за них, а солгать почему-то не смог.
– Купили пряников с вареньем, – прокричала ему Лиза, – а ты что вылез?
– Так, подышать.
– Ну, давай подышим.
Оля встретила своего приятеля и побежала с ним на качели.
Анатолий с Лизой сели на скамеечку, где какая-то добрая бабушка оставила после себя кусок картонной коробки. Получилось очень удобно и не мокро. Лиза достала из кулька пряник, разломила, половину дала мужу, а вторую стала есть сама.
В свете фонаря блеснул золотом ореол рыжих волос. Красивая женщина, умная, чуткая, интеллигентная. Ей нужен и муж под стать, какой-нибудь доцент или профессор, а не туповатый шоферюга, с которым и поговорить не о чем. И жить она должна в хорошей квартире, а не в распашонке, и свекровь у нее могла бы быть интеллигентная дама с аристократическими манерами, как в фильмах про прежнюю жизнь.
А вместо этого – Анатолий, который смог дать ей только угол, насквозь пропитанный ядом его мамы. Вся эта теснотища, бытовуха, скучнейшие разговоры и бесконечные выяснения отношений, это чуждая среда для его Лизы, она в ней или зачахнет, или просто уйдет к настоящему мужчине, который сможет обеспечить ей то, чего она достойна. И у детей его будет новый папа, который научит их хорошему и воспитает культурными людьми, а ему хорошо если позволят платить алименты, а видеться с детьми не разрешат, чтобы не травмировать их хрупкую психику. И, понятное дело, он сопьется под довольные причитания мамы про змею-невестку, которая довела, а «я ведь предупреждала, что так будет».
Ах, если бы время можно было отмотать на несколько часов назад!
– А ты что такой смурной-то, в самом деле? – спросила Лиза, доставая второй пряник.
Анатолий вздохнул и все рассказал. Жена имеет право знать, как муж спустил в унитаз все шансы на семейное счастье.
– А, – только и сказала Лиза, откусила пряник и, глядя, с каким аппетитом она жует, Анатолий впервые за сегодняшний день почувствовал, что голоден.
– Дай-ка, – в хозяйственной сумке лежала еще половинка черного хлеба, он отломил краюшку.
– Интересно, наверное, в суде? Я никогда не бывала.
– Слава богу! Сплюнь. Так что, Лиз, ты меня ненавидишь?
Она пожала плечами:
– Трудно сказать. Когда как, когда люблю, день на день не приходится.
– Что я квартиру просрал?
Лиза усмехнулась:
– Ты знаешь, в первую секунду да. Подумала, как было бы прекрасно, если бы ты все это провернул, а мне бы так ничего и не рассказал, и я бы жила довольная и знать не знала, откуда привалило мне такое счастье.
– Я так и хотел.
– Хорошо, что не сделал. У тебя бы появилась от меня тайна, и она бы нам отравила жизнь хуже твоей мамаши. Ты ведь очень хороший человек, Толя, и совесть бы тебя просто сгрызла.
– Думаешь?
– Точно тебе говорю.
– А так можно подумать не сгрызет, – буркнул Анатолий, – что я вас без жилья оставил. Теперь-то мне его точно не видать, даже если у нас с тобой еще двадцать человек детей родится.
– Уедем тогда. Годик посижу в декрете, и уедем.
Оля так сильно раскачивалась, что качели скрипели, а железная рама ходила ходуном. Анатолий подошел и придержал ее на всякий случай. Оля засмеялась. Он хотел сказать, чтобы качалась потише, но не стал. Если что, реакция еще осталась, успеет подхватить.
Мокрая железная труба холодила руку, и Анатолий вдруг остро почувствовал, что он жив. Не лежит под тяжелой, пропитанной мелкими осенними дождями глиной, а жив и даже зачал ребенка. Макаров заслонил его от смерти – вот и все, и не о чем тут больше говорить и думать.
* * *
В третий раз объясняю тете Саше, что являюсь сотрудником бюро судебно-медицинской экспертизы, поэтому прокурор может меня только пригласить, но никак не вызвать, но она все равно многозначительно вздыхает и, подозреваю, что крестит меня, когда я отвернусь.
Пока я подкрашиваю губы перед зеркалом, она спрашивает, когда соседку вызовут в суд для дачи показаний, ибо она уже тщательно продумала свой туалет для этого торжественного случая. Говорю, что правосудие – дело не быстрое, и еду в прокуратуру.
Макаров любезен, как сам сатана. Усаживает на диванчик в углу, сам устраивается на стуле рядом, мол, давайте побеседуем запросто, без официоза. Чайку-кофейку, конфетку-сигаретку, буквально прием на высшем уровне, и меня это смущает. Конфеткой, впрочем, угощаюсь.
– Я просто восхищен! – произносит Макаров чуть-чуть слишком энергично и закатывает глаза от восторга слишком далеко в череп, чтобы можно было поверить в его искренность.
Я скромно улыбаюсь. Чуть слишком скромно.
Смотрю на него внимательно. До всей этой истории я видела его всего раза три, но все равно вижу, что он изменился. Слегка похудел, осунулся, но главное не это. Я не верю во всякие энергетические поля, упаси боже, но черт возьми, совершенно четко ощущаю, что раньше он был холодный и темный, а теперь будто светится изнутри. Хотя это мракобесие, конечно, фантазии одинокой тетки, к которой раз в жизни проявили внимание.
