Теперь если я за что-то и благодарна Мануйлову, так именно за то, что он меня бросил. Да, понадобилось шесть лет депрессии, чтобы это понять, зато теперь я свободна, а иначе так до смерти и прожила бы пришибленной и приниженной.
Смеюсь, и получается неожиданно громко, люди оборачиваются на меня, я быстро делаю скорбное лицо и скрываюсь за витриной.
Ах, какой прекрасный был вчера суд! Снова улыбаюсь, чувствуя, что долго еще воспоминания о нем будут приносить мне удовольствие.
Как супруги замечательно топили друг друга, как весело грызлись их адвокаты… Да, эти придурки взяли себе разных адвокатов, хотя дело, может, и развалилось бы, стоило им объединиться.
Немножко больше любви и доверия, и все. И был бы бред сумасшедшей одинокой женщины с магнитофоном. У нее ведь мужика сто лет не было, понятно, что паранойя началась, ничего удивительного.
Я давала показания в числе последних и половину процесса пропустила, но мне хватило того, что я видела.
Особенно порадовало, как Мануйлов затрясся, сгорбился и вспотел, когда огласили приговор. Жаль, что не обмочился, но не будем требовать от жизни слишком многого.
Интересно, насколько гуманным окажется его шеф, на место которого Мануйлов рвался так оголтело? Позволит ему сидеть в колонии для бывших сотрудников или настоит на отправке в общую зону?
Представляю себе, что с Мануйловым сделают там зэки, и знаете что? Я не желаю ему этого, но мне и не жаль.
Не жаль мне и того, что к Алине Петровне суд проявил снисхождение, как к матери малолетнего ребенка, и дал год условно, но на пять лет запретил заниматься врачебной деятельностью и занимать руководящие должности.
Может быть, она останется у нас лаборанткой и вид этой дуры, моющей пробирки, будет мне поднимать настроение. Или уйдет туда, где не помнят ее былого величия. В любом случае, надо держать ее в поле зрения и не обижать, потому что я на собственном опыте теперь знаю, что раздавленная змея жалит больнее всего.
Подхожу к витрине с серебряными рюмками. Они стоят на черном бархате, поэтому в стекле я ловлю свое отражение. Боже, какая самодовольная у меня ухмылка! Нет, таким насосавшимся крови вампиром можно выглядеть только наедине с собой.
Говорят, что нельзя пинать поверженного врага, и месть – недостойное чувство. Победитель должен проявить милосердие, и, кстати, вчера мне это удалось.
Невероятно, просто до дрожи хотелось подойти после приговора к Мануйлову и сказать: «Много было в моей жизни приятных дней, но этот лучше всего!» Честно говоря, я мечтала, как скажу ему это, с того момента, как получила на почте квитанции об отправке своих кляузных писем. Выбирала между этой прекрасной фразой и «надеюсь, ты понимаешь, что на месте твоей жены я бы тебя никогда не сдала», а в результате не сказала ничего, даже не ухмыльнулась, встретившись с ним взглядом.
И ведь действительно не сдала бы. Взяла бы вину на себя целиком и полностью и уговорила бы себя, что Мануйлов прячется за моей спиной от большого душевного благородства. Даже если бы он зажал денег мне на адвоката, все равно.
Может, потому я и не могу сейчас проявить милосердие, что раньше прощала то, что прощать не надо?
Нет, товарищи, месть сладка, особенно когда это холодное блюдо враг готовит для тебя своими собственными руками.
Я знаю, многие меня сейчас осуждают, особенно те, кто помнит, что мы с Мануйловым когда-то были любовниками. Пьют чай, или пиво, или что-нибудь еще, качают головами и называют меня… По-всякому называют, потому что хорошая женщина должна простить и утереться. Зачем мстить, если мужика уже не вернешь?
Действительно, возмездие ничего не меняет в твоей судьбе, только все равно приятно узнать, что то, что у тебя отобрал враг, не принесло ему никакой пользы.
Отрадно видеть, что человек, откусивший огромный кусок твоей жизни, в конце концов от жадности вцепился в собственный хвост.
А с коллективом разберемся. Для хорошей работы подчиненные любить начальника и не должны. Главное – уважение, а его я постараюсь заслужить.
– Инна Александровна!
Оборачиваясь на зов, внезапно вижу своего змея-искусителя, с которым я однажды прогуливалась под ручку и посещала кафе-мороженое. Холодные серые глаза плохо сочетаются со сдобным, до женственности, лицом.
– А я смотрю вы – не вы… Узнали?
Киваю. Он растягивает губы в улыбке, кажется, хочет поцеловать мне руку, но быстро передумывает. Слава богу.
– Как поживаете? Мы с вами так и не договорились ведь…
– Ничего, справилась без вас.
– Наслышан, наслышан…
Он берет меня под руку, и мы неспешно движемся по галерее Гостиного двора. Не знаю почему, но мне снова приятно, что люди видят нас вместе, хотя понятно, что тут обстановка напряженная, чуть зазеваешься – и останешься без дефицита, так что на прохожих глазеть времени нет.
Болтая о всякой ерунде, делаем круг по второму этажу. Он застревает в очереди за носками действительно редкой красоты: толстые, белые, с красной и синей полосой там, где лодыжка. Кажется, такие называются теннисными, но я не сильна ни в шмотках, ни в спорте.
Говорю, что стоять не буду, и мы расстаемся, обменявшись телефонами и договорившись увидеться завтра в семь возле метро «Чернышевская».
Направляюсь в Дом книги, и оттуда уж точно не уйду с пустыми руками.
Рука находит в кармане бумажку с телефоном, и я притормаживаю у урны. Все равно завтра я ни на какое свидание с ним не пойду, так зачем таскать с собой лишний мусор?
Интересно, это действительно случайная встреча – или он узнал о моем повышении и решил обольстить ради новых фальшивых экспертиз?
Да какая разница, у меня сейчас и так и так нет времени на всяких проходимцев.
Или пойти? Ведь встречаться с мужчиной это не значит плясать под его дудочку.
Урок, преподанный Мануйловым, был жесток, но теперь он усвоен, и я могу применять новые знания на практике.
Иду дальше, номер лежит в кармане. Подумаю еще, в конце концов, следующая урна всего в ста метрах.
