– Это все равно. А вы какой водитель были, адский или человек-тормоз?
– Адский-адский. Дьявол на колесах.
– Это чувствуется, – сказала девушка серьезно.
– Я вообще летчиком хотел быть, но не приняли.
– Что так?
– Сказали, пазухи.
– О, – сочувственно вздохнула девушка, и Федору стало неприятно, что она подумает, будто он больной.
– Зато когда в армию пришло время идти, пазухи оказались такие, что нельзя пожелать лучше, – быстро сказал он.
– Это хорошо.
– Куда дальше?
Девушка показала очень толково.
Перевалило за середину ночи, и небо приобрело густой цвет морской волны, но малиновый свет предстоящего восхода уже пробивался потихоньку из-за крыш высоких узких многоэтажек, нагромождением углов похожих на геологические кристаллы.
Федор вышел из машины.
– Ой, спасибо, не беспокойтесь, – девушка вдруг смутилась, – вы и так потратили на меня слишком много времени.
– Я просто загляну с вами в парадную на всякий случай. Знаете, просто чтобы не добавлять подчиненным завтра лишнего глухаря.
Девушка засмеялась:
– Да, это аргумент весомый.
– Прошу вас, не бойтесь меня.
– То есть вы хороший? – уточнила девушка.
Федор пожал плечами:
– Да нет, скорее плохой, но к насилию точно не склонен.
Он придержал тяжелую дверь, и они вошли в подъезд, сырой и холодный, как склеп.
Девушка начала подниматься, и Федор вдруг решился:
– Телефончик не оставите? – спросил он. Прозвучало по-студенчески жалко, и Федор, кажется, покраснел.
– Нечем записать.
– Ничего, я запомню.
– Ладно, – она быстро продиктовала цифры, – если запомните, то звоните. Спасибо, что подвезли.
– Вам спасибо.
Он еще постоял внизу, глупо улыбаясь, слушал, как гулко раздаются в парадной быстрые легкие шаги, как звенят ключи, а потом увесисто хлопает дверь.
Все, можно домой.
По дороге он, кажется, немного нарушил правила. Вспомнилась юность, работа на «скорой». Всякое бывало тогда, и он сам тоже, наверное, был другим. Не сильно другим, но немножко все-таки лучше, чем теперь. Странно, он давно отсек, вычеркнул из воспоминаний детство и юность, а сейчас вдруг всплыли они в памяти и, удивительное дело, не вызывают ни боли, ни сожалений.
⁂
К выходным распогодилось, и Кирилл приехал вместе с Витей, у которого руки чесались подправить что-то на чердаке. Ирина решила не вникать в детали, ее задача – накормить работника как следует.
Егор не убежал играть, наоборот, привел друзей с собой, таким образом в распоряжении Вити оказался не только Кирилл, а целая строительная бригада.
Ирине было немного боязно и стыдно перед родителями друзей Егора, что их дети вкалывают у нее на участке, как негры на плантации, да еще в опасных условиях, но Витя оказался таким ласковым и добродушным наставником, так хорошо общался с ребятишками, что она совершенно успокоилась. Кирилл всегда был добр к приемному сыну, приветлив с его друзьями, но такого восторженного, даже умиленного отношения к чужим детям, как у Вити, Ирина никогда раньше не встречала, притом что со взрослыми Зейда бывал хмур и угрюм, а порой даже хамоват.
И дети его обожали, и крутились тут не потому, что интересовались строительством, а просто были в восторге от общения с таким большим и добрым человеком.
Обычно летом она готовила легкие супы, но ради Вити решила сделать жирный наваристый борщ, с большим запозданием вспомнив, что он хохол, и как бы она ни старалась, для него это будет просто суп со свеклой, жалкий и невыразительный.
Хотя обычно Витя наворачивал ее стряпню без всякой критики, мол, он с пятнадцати лет по общагам, соскучился по домашнему.
Она посолила огненное варево, бросила лавровый лист, убрала мощность плитки до самого минимума и оставила доходить.
Вышла на улицу, вдохнула свежего воздуха после жара летней кухни и вдруг обнаружила Севу, нерешительно постукивающего в открытую калитку.
– Привет, заходи скорее! – подбежала она. – Ты с семейством, надеюсь?
Ирина лихорадочно прикидывала, как им всем разместиться, ведь дом большой, но не резиновый.
– Один. А Фригмунд Зейд где?
– Кто?
– Витя, господи!
Ирина засмеялась, удивленная, что Сева знает Зигмунда Фрейда, да и Витю, честно говоря, трудно заподозрить в близком знакомстве с трудами гения психоанализа.
Она подошла к дому и покричала. В чердачное окошко с большим трудом протиснулся Витя.
– Сева? А шо сталося?
Сева молча достал из болоньевой сумки бутылку водки.
– О, не-не! Печень все. Ушла. Сказала, если что, ищите меня в малом тазу.
– Слазь давай. По делу перетереть надо.
Витя засмеялся:
– Та шо там метушиться? Почекай маленько, коммунизм победит, и все добре будет.
– Зейда!
– Разумные люди кажут, не нам чета.
Витя наставительно поднял палец и исчез.
– Сейчас спустится, – сказала Ирина, – ты проходи пока, располагайся. Пообедаешь с нами?
Ирина стала накрывать на веранде. Раздвинула стол, постелила старую льняную скатерть с мережками, в центре вытершуюся до тонкой паутинки, но там, где ткань свисала со стола, она оставалась добротной и плотной. Кое-где виднелись следы старых пятен, которые уже никак невозможно отстирать, и Ирина, разглаживая по столешнице мягкую материю, вдруг подумала, что ее не было здесь, пока скатерть истиралась, и эти еле видные разводы появились без нее. А вот теперь она вдруг стала всему этому хозяйкой… И дому, и старому пузатому буфету с причудливо застекленными дверцами, в которых так смешно преломляется солнечный свет, и тарелкам с синим широким ободком, которые единственные уцелели в войну от большого парадного сервиза. Интересно, что думает Кирилл? Не считает ли, что она слишком вольно распоряжается наследием его семьи, на которое, в сущности, не имеет никакого права? Ирина застыла со стопкой тарелок в руках. Народу много, все равно придется доставать парадную посуду, ведь надо и ребятишек покормить, зря, что ли, они старались? Сначала Ирина щепетильно относилась к детскому питанию, ведь мало ли у кого какие особенности, аллергия, например, или диабет, всякий раз бегала к мамам и бабушкам, спрашивала, можно ли угостить их чадо обедом, а потом стороны достигли соглашения, что если дети заигрываются, то иногда можно их для приема пищи не разводить по домам, а кормить на месте.
Ирина еще раз посчитала в уме количество едоков. Нет, повседневными тарелками не обойдешься. Как лучше, спросить Кирилла, можно ли взять нарядные, или она только обидит его этим бестактным вопросом? Господи, она ведь так мало знает о его юности, о родителях… Они умерли давно, за много лет до ее замужества, и Кирилл рассказывал о них скупо. Единственное, что ей было точно известно, да и то из материалов уголовного дела, что, когда его мама заболела, Кирилл сразу после школы пошел работать на завод, чтобы содержать семью. А был ли он близок с родителями, насколько сильно переживал их ранний уход из жизни, муж никогда не рассказывал… А она не спрашивала, дура. Деликатность проявляла, а теперь вот не знает, какие тарелки поставить.
