Соблазн оказался таким сильным, что Федор скорее стал думать о неприятном. Нашли второй труп, так что пора признавать серию и объединять дела, и брать под свой контроль, пока это не посоветовали сделать вышестоящие инстанции.
Пора и по уму, и разговоры в кулуарах уже ведутся. Чем скорее он распорядится, тем лучше укрепит свою репутацию компетентного, смелого и активного руководителя.
Но черт побери, господи, дорого бы он дал за то, чтобы эти дела так и остались разрозненными преступлениями и никто не увидел между ними никакой связи. Ничего бы для этого не пожалел.
Надежды на спокойный вечер не сбылись. Дома бушевал скандал, и жена с дочерью так разогнались, что уже не могли остановиться. Федор переоделся, лег на кровать и стал ждать, пока дамы наорутся и покормят его ужином, через полчаса понял, что до примирения еще далеко, и двинулся на кухню попить чайку.
Только он сделал себе бутерброд и поболтал в чашке пакетик с фруктовой отдушкой, какие недавно появились в распределителе, как в кухню влетела Лена:
– Папа, хоть ты ей скажи!
Лицо дочери так опухло от слез, что Федор не узнал бы ее на улице, а Татьяна, вошедшая следом, сохраняла спокойствие мраморной статуи. Это был ее фирменный стиль, который, наверное, и Федора выводил бы из себя, будь он к своей жене чуть менее равнодушен.
– Я тебе скажу, Лена, что, во‐первых, нельзя говорить о матери «она» в ее присутствии, а во‐вторых, надо уметь владеть собой. Нельзя давать волю своим чувствам.
– Такие чувства даже испытывать недопустимо, – воскликнула жена, – господи, откуда в тебе взялась эта патологическая ненависть ко мне? Неужели потому, что я тебя мало грудью кормила, как пишет твой любимый Башмачников?
Ленка резко обернулась к матери:
– Вот ты мне сейчас это зачем сказала? Типа я в шесть месяцев должна была понять и простить и найти в себе душевные силы полюбить тебя так же сильно, как если бы ты меня кормила до упора? Так? Молока у тебя не было, а виновата опять я?
Федор не утерпел, фыркнул.
Татьяна отреагировала немедленно.
– Приятно видеть, что тебя веселит, когда мне хамят и унижают, – процедила она.
Федор встал:
– Пойду воздухом подышу.
Он быстро переоделся в спортивный костюм. Сквозь стену слышал, как Татьяна стыдит Ленку, что та своим безобразным поведением выживает из дома отца, но не решился сказать, что эти упреки не совсем справедливы.
Ленка ведь действительно ненавидит мать. Однажды после особенно крупной ссоры, разгоревшейся, как водится, по такому ничтожному поводу, что его никто не запомнил, дочь пожаловалась ему, что мать ее «доводит», и выносить это становится просто невозможно. Федор сказал, что да, у нее сложный характер, но семья на то и семья, чтобы принимать друг друга так, как есть, и порой приходится терпеть. В ответ глаза Лены вдруг полыхнули огнем, и она выкрикнула: «А ты бы дал хоть раз этой твари по зубам, так быстро бы она свой сложный характер в задницу засунула. На работе-то она тихо сидит, потому что знает, что там ее концерты никто терпеть не станет, а дома выделывается, сука!»
Федор тогда испугался по-настоящему и хотел признаться дочери, что он ей не отец, так что мать – единственный родной Ленке человек на земле, поэтому надо как-то найти в себе силы и сблизиться с нею, а не искать от матери защиты у того, кому на нее, в сущности, плевать, но в последний миг что-то удержало его от откровенности.
Татьяне он тоже ничего не сказал про Ленкину выходку.
Выйдя из дому, Федор огляделся. Куда бежать?
Просто обогнуть квартал или махнуть в скверик? Сколько еще дамы будут скандалить, ведь жрать-то хочется, чаю он так и не попил.
Не стоит мечтать, чтобы не сглазить, но скорее бы состоялся перевод в Москву! Татьяна, правда, уже начала песню «ты не можешь жить одна, поедешь с нами», но Ленка совершеннолетняя, силком ее не потащишь, а добровольно она ни за что не согласится.
Когда мать с дочерью окажутся в разных городах, жизнь станет поспокойнее.
А он больше никогда не встретит девушки, имени которой даже не спросил.
Федор помнил номер телефона, но звонить не собирался и хотел бы, чтобы эти цифры поскорее забылись.
Он не думал о ней специально, но как-то так получалось, что она все время была с ним, будто стояла за спиной, а ему стоило только оглянуться, чтобы увидеть ее улыбку.
Наверное, девушка была как Вий из повести Гоголя, которую он когда-то читал Ленке. Однажды они отдыхали в санатории у Черного моря, в самом простеньком, ибо только такой тогда полагался ему по рангу. Там в черной южной ночи показывали фильмы прямо под открытым небом, и они с маленькой Ленкой пошли на «Вия», и девочка сначала обмирала от страха, а потом, когда полезли из стен разные скелетики, вдруг начала хохотать, и Федор тоже засмеялся, но тут внезапно стеной хлынул ливень, и киномеханик прервал сеанс, так что появления Вия в тот раз они так и не дождались. А насквозь промокшая Ленка рассудительно заявила, что так даже лучше, можно думать, что Хома остался жив.
Но теперь Федор чувствовал, что если наберется смелости и посмотрит в глаза Вию, то в этот раз Хома Брут не останется жив.
Он никогда не изменял жене, хотя возможности такие были, и немало. Просто не понимал, зачем тратить силы и подвергаться риску, чтобы получить на стороне ровно то же самое, что можно взять и дома. Любовные победы нужны только тем самцам, которые не смогли реализоваться ни на каком другом поприще, а взрослому успешному человеку это ни к чему. Половой акт, он и в Африке половой акт.
Кажется, он даже в юности не бывал влюблен. Первая любовь остается с человеком на всю жизнь, а Федор перебирал в памяти лица подруг молодости со спокойным равнодушием. Да что там любовь, даже первый секс оставил ему шлейф разочарования, а не восторга.
К концу учебы в университете большинство его товарищей переженились, некоторые обзавелись детьми, а он не нашел себе даже такую девушку, которая проводила бы его к месту распределения и поскучала бы по нему совсем чуть-чуть.
Приступив к работе, он радовался, что один, ничто не отвлекает от службы, и совершенно не грустил оттого, что дома никто не ждет. Девушки заманивали его в свои сети, кто внешностью, кто жилплощадью, но уловки их были прозрачны для человека из культурной столицы, а менять свою свободу ни на дивную красоту, ни на квадратные метры Федор не собирался. Ему, привыкшему к казенному быту, вполне комфортно было в общежитии.
Когда он поймал маньяка, жизнь слегка переменилась. Руководство стало привечать перспективного работника, про него хотели даже напечатать статью в местной газете, но тема для этого оказалась скользкая. Все-таки маньяк – это чуждое явление, о котором совершенно не нужно трубить на всю страну.
Обещанное повышение затягивалось, и вскоре Федор понял, что его обманули, и всплеск интереса к нему – это именно всплеск, все вернется на круги своя в самое ближайшее время. То, что следователь проявил высокий профессионализм, – вовсе не повод двигать его по карьерной лестнице, так что ближайшие двадцать лет он обречен расследовать карманные кражи и поножовщину в этом богом забытом месте. Федор едва не впал в уныние, как вдруг его пригласил на ужин не кто-нибудь, а председатель исполкома.
