Он сделал прекрасную карьеру и скоро поднимется еще на одну ступень выше, у него образцово-показательная семья… Правда, жена холодная и равнодушная женщина, а дочь – истеричка, да к тому же не родная, но об этом последнем обстоятельстве никому не известно. Внешне они выглядят идеальной ячейкой общества.
Вечером они с женой ложились в супружескую кровать, самую широкую из тех, которые можно было купить, так что между ними оставалось еще много свободного места.
Когда обставляли эту квартиру, Федору показалось, что Таня не стала бы возражать, попроси он себе отдельную комнату. Он хотел, но постеснялся, решил, что жена обидится, так они и продолжили спать вместе, неизвестно зачем, ведь они не вели долгих задушевных разговоров в постели, не обнимались, не ласкались просто так, а засыпая, старались как можно меньше касаться друг друга.
Татьяна любила почитать в постели, в свете бра ее лицо казалось холодным, как античная статуя, и Федор, глядя на нее, иногда думал, а чувствовала ли она к нему что-то, хоть отдаленно похожее на любовь? Хотя бы интерес или влечение?
Не похоже. Наверное, он был для нее скучным, громоздким, трудозатратным, но необходимым атрибутом достойной жизни, чем-то вроде высоких каблуков. Неудобно, и ноги устают, но надо носить, потому что красиво и все завидуют.
И вот теперь каждый вечер, когда, читая, Татьяна спрашивала, не мешает ли ему свет, Федор врал, что нет. Закрывал глаза и начинал думать о Глаше, о том, как женится на ней, и реальность словно обваливалась в никуда, стены его тюрьмы падали и все дороги казались открытыми. Опасное, самоубийственное чувство.
Федор понимал, что это какая-то гормональная маниловщина, и никогда в жизни он не разведется, и детей с Глашей не родит, но видения были такими яркими, что это его пугало.
«У меня просто корь. Дурацкая болезнь, которой все болеют в детстве, а меня зацепило на пороге полтинника, – мысленно отчитывал он себя, – а Глаша эта – всего лишь одеяло, в которое я хочу завернуться, чтобы спастись от озноба».
Федору совсем не нравилось то, что с ним происходит. К девушке влекло его не собственное желание, не разумный выбор, а какая-то темная внешняя сила, которой он не мог управлять. И даже сопротивляться ей не мог.
Он надеялся, что служебные хлопоты отвлекут его внимание, тем более что наступили неспокойные дни. Очередной сыночек вляпался на сей раз совсем уж в нехорошую историю с наркотиками. А хуже всего то, что это был далеко не первый случай, когда парня отмазывали. В результате он уверовал в свою неуязвимость и, потеряв всякую осторожность, действовал почти в открытую и оставил столько улик против себя, что трактовать ситуацию в его пользу становилось почти невыполнимой задачей.
И следователь в этот раз попался то ли принципиальный, то ли карьерист, то ли просто нравилось ему смотреть, как прокурор вертится перед ним на пупе. В общем, телефонного звонка не хватило, пришлось вызывать к себе и битый час рассказывать, как оно все устроено в реальности, что все люди равны перед законом, но некоторые все же чуть-чуть, самую капельку равнее. Даже чаем пришлось напоить юного строптивца. В итоге все прелестно получилось. Как говорил Городничий в «Ревизоре», «беда, если старый черт, а молодой весь наверху». Если бы дело попало к кому-нибудь из старой гвардии, тогда да, беда. Тогда действительно пришлось бы попотеть… Вообще, если его перевод не состоится (тьфу-тьфу, но вдруг), надо обновить кадры. Избавиться от живых окаменелостей, которые только сыплют свой песок в отлаженный и отлично смазанный механизм правосудия.
Федору вдруг пришло в голову, что он слишком хорош, слишком удобен здесь, на этой должности, и продвигать его нет никакого смысла. В Москве у него нет сильного покровителя, а местным нет никакого резона лишать себя человека, который решает все вопросы так, как надо. Новый придет еще неизвестно какой, кот в мешке, а Макаров свой, не подведет.
Сыночек этот ведь не последний раз влипает, услуги Федора понадобятся его родителям еще не раз и не два. Так что сидеть Федору Константиновичу Макарову в этом кресле не пересидеть как минимум до тех пор, пока парень не помрет от передозировки.
Федор невесело усмехнулся. Странная все-таки штука жизнь. Парень – законченная мразь, наркоман и преступник, но для родителей он любимый сыночек, кровиночка, солнышко и наивный ребенок, по глупости связавшийся с дурной компанией, и они костьми лягут, но отмажут свое обожаемое дитя от уголовного преследования. Между тем Ленке достаточно брякнуть одно неосторожное слово, чтобы заслужить звание исчадия ада. Да что там, косого взгляда порой бывает достаточно.
Ладно, что тут думать, дело сделано. На нары отправится другой человек, не так чтобы совсем не виновный, но получивший бы значительно более мягкое наказание, если бы судили по справедливости. Только он сам дурак, нечего ввязываться в сомнительные делишки, если у тебя нет влиятельного папы. За наивность и доверчивость приходится расплачиваться дороже всего.
Федор встал, прошелся по кабинету, потянулся с хрустом, прогоняя с души липкий осадок. Влиятельные родители всегда выгораживают своих детей, иначе не бывает и быть не может. И способ для этого всегда находится, и нужный человек.
Интересно, где бы он был сейчас, если бы отказался в первый раз замять дело на номенклатурного ребенка? Ведь повторно таких предложений не делают. И даже тесть ничем бы не смог ему помочь. Жена правильно говорит: «Хочешь играть – играй по правилам».
«Ах, хорошо бы скорее в Москву, – с тоской подумал Федор, – там, конечно, правила те же, но игроки другие. И о Глаше я забуду наконец, не надо мне этого безумия. Я был верен жене, обещал ее не оставить и не оставлю, ведь я порядочный человек. Хотя бы в этом».
Федор опустился в кресло и закрыл глаза. Что-то с ним происходило странное, когда он вспоминал Глашины чуть обветренные губы на своих губах.
К счастью, телефонный звонок вырвал его из грез. Секретарша доложила, что на проводе некто Виктор Николаевич Зейда.
Федор поморщился. Он не хотел иметь ничего общего с этой компанией то ли любителей частного сыска, то ли просто идиотов.
Один раз пришли, отняли время у высокопоставленного чиновника, сообщили свои гипотезы, молодцы, спасибо. Занимайтесь дальше своими делами, а расследование пусть ведут специалисты, которым родина доверила раскрывать преступления.
Когда-то жена сильно не сошлась во взглядах с учительницей Ленки Гортензией Андреевной. Он так и не знал, в чем дело, но Татьяна требовала от него, чтобы он «вышвырнул на пенсию эту старую суку», ну и много еще было сказано в адрес учительницы горячих слов. Федор заявил, что не собирается напрягать важных людей ради того, чтобы отомстить старухе. Был скандал, потом жена долго еще дулась на Федора.
Он подозревал, что она ходила к директору или как-то еще пыталась поквитаться с учительницей, чувствовал что-то вроде вины перед Гортензией Андреевной за то, что она выучила Ленку, а родители нагадили ей в душу, и только поэтому согласился с ней встретиться. Один раз. Так нет, старая заноза Гортензия явилась снова и отчитала его, будто малолетнего хулигана. А теперь вот Зейда звонит как к себе домой. Все-таки жена и теща правы, когда говорят, что простым людям дай палец – они руку откусят.
