– Пусть ожидает, – сказал он секретарше.
Ответить сразу – слишком много чести будет для Виктора Николаевича.
Федор полистал календарь, посмотрел в окно и минут через десять велел соединить.
Голос Зейды звучал весело, напористо и беспечно, будто он звонил старому приятелю. Хам и есть хам.
– Федор Константинович, а вы мне про свой случай не расскажете? – вдруг спросил Зейда.
Федор похолодел:
– О чем это вы?
– Вы ж в молодости как раз такого злочинца поймали! Может, расскажете, какой он был?
– Так сколько лет прошло, я уже не помню.
– Взаправду?
Федор кашлянул и промолчал, но на том конце провода не поняли, что так с руководством не разговаривают.
– Ну хоть трошечки! – ныл Виктор Николаевич. – Шоб хоть знать, стоит ли на месте архивы лопатить. Командировки ж не дадут…
Федор почувствовал, что близок к обмороку.
– Постойте, Виктор э… Николаевич, – он специально сделал паузу перед отчеством, которое прекрасно помнил, – что именно вы хотите знать?
– Шо за фрукт-то был?
– Иными словами, вас интересуют особенности личности?
– Та да.
– С этим могу помочь. К тому моменту, как мы его вычислили, все особенности его личности давно и необратимо растворились в водке, так что совершенно невозможно было представить, что этот человек представлял собой исходно.
– Так?
– Именно. Вы же врач, лучше меня знаете, что такое хроническая алкогольная интоксикация. Полный распад личности, причем такой, что по руинам даже уже ничего восстановить нельзя.
– Ну, шо робити… А в документах ничего интересного не осталося, не помните, часом?
– Виктор Николаевич, это ваша диссертация, так что решайте сами, но я не уверен, что этот случай стоит включать в массив данных. Прошло двадцать лет. Документы, будем надеяться, лежат в архиве, не тронутые плесенью и крысами, но, даже будучи в идеальной сохранности, вам они мало что дадут. Психиатрическая экспертиза проводилась на уровне вменяем-невменяем, да и то не была доведена до конца из-за смерти преступника.
– А разве можно называть человека преступником до приговора суда? – выдал тут глуповатый хам.
Федор поморщился:
– Виноват, оговорился. Экспертизу не закончили из-за смерти обвиняемого, так устроит вас?
– Ага.
– Насколько я знаю, он в психиатрическом и наркологическом диспансерах не наблюдался, а его жену и детей ваш покорный слуга лично вместе с оперсоставом вывозил из города, чтобы их не растерзали. И я понятия не имею, где они теперь. Знаю, что взяли другую фамилию, но какую именно, уж извините… Вам могли бы помочь амбулаторные карты, но готов биться об заклад, что они уничтожены. Там люди вообще постарались уничтожить все следы его пребывания на земле. Маленькие города, они такие, Виктор Николаевич.
В трубке раздался тяжелый вздох.
– Картину преступления я описал как мог тщательно и подробно, но, насколько я понял, образ действий преступника интересует вас лишь в контексте его личности, верно?
– Та да…
– Которую я могу описать одним словом – водка. Ну а то, что злоупотребление алкоголем способствует противоправному поведению, на мой взгляд, истина, не требующая доказательств.
– Да, тут я Америку не открою, – удрученно протянул Зейда.
– У вас настолько мало материала, что вы решили обратиться ко мне за случаем двадцатилетней давности?
– Угу.
– Хорошо, Виктор Николаевич, попробую вам помочь, спрошу у своих знакомых в центральном аппарате. Подберут вам интересных случаев по районам, тема-то в самом деле актуальная. Только это будет не быстро… Но, насколько я помню, у вас тоже вот-вот должны начаться каникулы?
Зейда с энтузиазмом это подтвердил, и простились собеседники весьма довольные друг другом.
Федор готов был луну с неба обещать, лишь бы только Зейда не совался в это старое дело, а тот в свою очередь наверняка был рад, что получит кусок информации, не прилагая к этому сил и средств.
Нет, понял Федор, бояться нечего, тот скелет уже не выкопать из могилы.
И все же разговор оставил неприятный осадок, и Федор, когда водитель привез его домой, не поднялся в квартиру, а прошел через арку в гараж.
Татьяна не ругала его за поздние возвращения, понимала, что восьми часов в сутки недостаточно, чтобы сделать успешную карьеру. Чаще всего дела действительно требовали его личного присутствия, но иногда Федору просто не хотелось домой. Он или сидел в кабинете до упора, или, как сегодня, брал свою машину и катался по городу.
Он любил и умел водить. Права получил еще в десятом классе, благо учился в единственной в городе школе с уклоном в автодело, а в армии закончил дополнительные курсы и сделался генеральским шофером – небывалое везение, определившее всю его дальнейшую жизнь. Если бы не протекция генерала, ни за что не попал бы он в университет.
Федор не соврал Глаше, он действительно работал водителем на «скорой» все годы учебы, официально на полставки, но его любили на подстанции и кидали смен почти на целую.
Вспомнив юность, Федор невесело улыбнулся. Кажется, то был единственный период в его жизни, когда к нему хорошо относились в трудовом коллективе, доверяли и дружили с ним. И он был востребован по-настоящему. Попасть с ним в экипаж мечтали все врачи и фельдшера станции, чуть не рвали его друг у друга. Он не боялся крови и никогда не произносил любимой фразы честного советского труженика: «Это не входит в мои обязанности».
И больных таскал, и оторванные конечности держал, и кислородные баллоны носил на седьмой этаж без лифта. Роды только ни разу не пришлось принять, хотя было любопытно.
Он был тогда совсем сопляк, тощий, борода росла не так, как сейчас, а отдельными волосиками, всю приличную одежду берег для универа, а на работу ходил в кедах и парусиновых брюках, но величали его почему-то Макарычем. «Макарыч довезет», «чтоб Макарыч не довез – да не было никогда такого»… Если вызов был на дорожно-транспортное происшествие, то его отправляли в обязательном порядке. И он никогда не возмущался, что очередь не его, что мужики сидят, яйца греют, а он, как бобик, катается туда-сюда. Нет, эта достойная риторика даже в голову не приходила, наоборот, Федор гордился, что ему доверяют больше других и считают лучшим, и изо всех сил пытался оправдать надежды, которые возлагал на него коллектив.
А потом он получил диплом. На государственных экзаменах ему занизили оценки, но все равно Федор оказался в первой десятке и рассчитывал на хорошее распределение.
Только жизнь распорядилась иначе. В Ленинграде его не оставили, он дернулся было на Крайний Север, но там уже оказалось занято коренными ленинградцами, желающими сохранить прописку.
