– Да, он действительно очень много работает, это не отнять, – признала Ирина с неохотой, – холуй и лизоблюд, тут двух мнений быть не может, но если что-то серьезное, то Макаров умеет организовать, возглавить, воодушевить людей и дать результат.
– Да?
Ирина кивнула:
– Очень неплохой прокурор, если не знать, как он пробился.
– Что ж, приятно слышать, – Гортензия Андреевна поджала губы, и сразу стало ясно, что это не так. – Ладно, слушайте дальше!
– Так это еще не все?
– Что вы, Ирочка, это только присказка! Самое поучительное впереди.
Володя вздохнул коротко и энергично, поворочался, но не проснулся. Они уже подходили к станции, и Ирине стало жаль, что сын проспит местную собаку. Она замедлила шаг.
– Так что же было дальше?
– Прошло три года. К сожалению, мадам не вняла моим советам и довела Лену до того, что та в своем личном дневнике, не предназначенном для посторонних взглядов, написала, что ненавидит свою мать. Та прочла и, как вы думаете, что сделала?
– Взбесилась?
– Вот именно! Ни на секунду не задумалась, а нет ли случайно хоть крошечки, хоть одной молекулы ее личной вины в том, что ее ненавидит собственный ребенок? Думаете, она вспомнила, о чем ее предупреждала тупая старая дева, и сообразила, что та была немножечко права? Ничего подобного! Отхлестала ребенка тетрадкой по лицу, в том духе что будешь, будешь меня любить, тварь неблагодарная! Мать для тебя все, а ты как смеешь!
Ирина усмехнулась:
– Классика жанра.
– Причем самый лютый вариант. В запале мать произнесла сакраментальную фразу: «Ты мне больше не дочь, убирайся вон из моего дома!» Лена восприняла ее буквально и ушла. Мадам решила, что та подуется-подуется да и вернется, но проходит час, проходит два, а ребенка нет. Тут она наконец забеспокоилась и побежала искать.
– А вы откуда знаете эти подробности?
– Ох, милая, такие дамочки у меня кололись, как гнилые орехи.
Ирина невольно поежилась.
– Она меня перехватила на пороге, и, наверное, нужно было ее сразу в детскую комнату милиции отправить позориться, но я пожалела, подключилась к поискам. В школе нет, у подружек тоже, куда девочка могла податься? Я сообразила, что на вокзал, там у них как раз Московский был недалеко. Поехали. У мамаши такой был вид, что я боялась – а вдруг ей добрые люди психиатрическую перевозку вызовут. Руки трясутся, губы прыгают, слезы ручьем… Противно смотреть.
– Гортензия Андреевна, – мягко проговорила Ирина, представив себя на месте мадам Макаровой, – но у нее же дочь пропала.
– Во-первых, не пропала, а сбежала, а во‐вторых, я так и не знаю, чего она больше боялась – огласки или все-таки того, что дочь не найдется. Ведь побег ребенка из дому – это ЧП и соответствующие оргвыводы. Это можно было так всю семейку прокатить, что они до конца жизни не опомнились бы. В общем, чутье меня не подвело. Сидит Лена в зале ожидания и плачет. Народ ходит как мимо пустого места, милиционер вообще в ту сторону не смотрит. Нет, я все понимаю, но, граждане, ребенок один-одинешенек, рыдает, значит, с ним явно что-то не так. Подойдите, спросите, не нужна ли помощь, отведите в милицию, пока ее негодяй какой-нибудь не увел. Нет, не надо. Не наше дело.
– Ну, главное, что нашлась.
– Конечно.
– Гортензия Андреевна, я никак не могу понять, как вы можете сочувствовать девочке и одновременно быть против книги Башмачникова, которая написана как раз для того, чтобы помочь таким Ленам залечить детские травмы.
– Сейчас поймете, только дослушайте историю.
– Так это опять не конец?
– Нет. Когда мать увидела Лену, тут же накинулась на нее с упреками. Такая-сякая, да как ты посмела, да ты хоть понимаешь, как я волновалась! И знаете, Ирочка, я ведь обычно человек сдержанный, но эта дура меня все-таки выбила из равновесия. Думаю, ах ты тварь, избила дочь, оскорбила, выгнала из дому, а теперь она должна понимать, как ты волновалась! А тебе, взрослой бабе, чувства своего ребенка понимать не обязательно, так, что ли? Я аккуратненько так их разняла и предложила Лене рассказать правду. Девочка мне доверяла, знала, что я не дам ее в обиду, и вообще она была умна не по годам, и сознавала, что если она сейчас расскажет, как все было, то я могу так нахлобучить ее драгоценную мамашу, что она потом дышать будет бояться в сторону своей дочери. А Лена так посмотрела на меня, всхлипнула и говорит, мол, потерялась. Хотела поехать в магазин игрушек, перепутала станцию метро, а пятачка нет. Вот, сижу, реву, не знаю, что дальше, а тут вы, какое счастье! Вот так, Ирочка… И знаете, я за эту девочку с тех пор спокойна, знаю, что она в самой трудной ситуации сделает правильный выбор. Она не предала родного человека, защитила мать, несмотря на то, что та причинила ей много боли. Все-таки заповедь «почитай отца своего и мать свою» не просто так написана.
Ирина вздохнула:
– Ну да, очень удобно для безответственных родителей.
Гортензия Андреевна резко остановилась и подняла палец отработанным профессиональным жестом:
– Ира, послушайте меня сейчас! Все остальное можете пропустить мимо ушей, но это послушайте. Заповеди написаны для человека, а не для его родителей! Или вы думаете, что, когда бог составлял список, возле него вертелась какая-нибудь безответственная мамка и канючила: «Ну вставь, пожалуйста, этот параграф, чтобы я могла глумиться над своими детьми, а в старости мне за это ничего не было?» И бог такой: «Ладно, уговорила, будь по-твоему!» Так, что ли, по-вашему, происходило?
Ирина засмеялась:
– Не знаю, я вообще в бога не верю.
– Я тоже, но кто-то же составил эти заповеди и не с потолка их взял. Можете смеяться надо мной, но я убеждена, что заповеди даны человеку не для того, чтобы поработить его, а совсем напротив, чтобы он духовно рос и был внутренне свободен. Знаете, как звучит текст?
– Как?
– Почитай отца твоего и матерь твою, как повелел тебе Господь, Бог твой, чтобы продлились дни твои, и чтобы хорошо тебе было на той земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе. Ясно же написано – чтобы тебе было хорошо! Тебе лично, а не твоим родителям.
Ирина пожала плечами.
Они наконец подошли к станции. От ларька чуть уловимо пахло свежим хлебом. Володя проснулся, подскочил в коляске и радостно завопил, заметив свою любимую собаку, лежащую на солнышке возле крыльца. Собака приоткрыла один глаз и лениво стукнула хвостом. Продавщица выдала Ирине буханку черного хлеба, упоительно ароматный, чуть теплый еще кирпичик, мягкий, как пух, но с крепкой хрустящей корочкой. Ирина не удержалась, отломила себе уголок, а вслед за ней и Гортензия Андреевна. Володе они тоже дали корочку, и с собакой поделились, так что пришлось брать еще буханку.
Тронулись в обратный путь.
– Но это очень трудно, почти невозможно, – вздохнула Ирина, – почитать людей, которые разрушили твою психику. Да и несправедливо, в конце концов.
