– Иди домой, отсыпайся и отдыхай, – сказал он Татьяне.
– Ничего, поухаживаю.
– Иди, иди.
Она достала из сумки книжку и демонстративно углубилась в чтение.
– Не надо таких жертв, тем более что я уже нормально себя чувствую.
– Я вижу, – усмехнулась она, – Федя, не бесись, я здесь только потому, что мне нравится ухаживать за людьми.
– Просто нравится, когда они беспомощные и в твоей власти.
– Может, и так. Ты устал, спи.
Странно, но после этих слов он уснул почти мгновенно.
Только на следующий день он сообразил, что именно не так. Он, на минуточку, прокурор города, важная шишка, и должен лежать не рядом с дедом, борода которого торчит из подушки, как акулий плавник из воды, не с веселым работягой-матерщинником и не с другими достойными личностями. Нет, он должен роскошествовать в отдельной палате больницы четвертого управления, где красота и пахнет не мочой, а фиалками, и, как в поговорке, «полы паркетные, врачи анкетные». И получать он должен не пенициллин, от которого задница скоро разорвется, не микстуру от кашля в бутылке с бумажкой вместо крышечки, а совсем другие лекарства. Если его нельзя переводить в ведомственную больницу по состоянию здоровья, то отдельную палату для него должны были приготовить здесь, и обеспечить уход на таком уровне, что он не заметил бы разницы. Это азы, альфа и омега. Номенклатура не должна лежать вместе с чернью и обслуживаться как чернь.
Федор не стал качать права, решив, что в его ситуации это было бы настоящим хамством, но удивился, почему этого не сделала Татьяна. Она всегда была чувствительна к таким вещам, а тут вдруг сидит, ничего не требует и помогает медсестрам капельницы переставлять. Утром даже пол в палате помыла, хотя дома предоставляла это прислуге.
Проведя ладонью по лицу, он понял, что сильно оброс, представил себя с окладистой бородой, но зеркало отразило человека, зачем-то украсившего нижнюю часть лица железной мочалкой для мытья посуды.
Сил побриться самому не было, за дело взялась жена, но сразу порезала его, и на помощь пришел сосед-матерщинник, сработал четко, как в парикмахерской.
Его кровать стояла возле окна, и после утренних уколов, когда Татьяна уехала приготовить обед, Федор с трудом приподнялся на локтях и выглянул на улицу.
Там надвигались мрак и пустота поздней осени. Деревья оголились, а опавшая листва намокла и почти сгнила, глухой кирпичный забор и кусок морга, который было видно в окошко, потемнели от частых дождей, и сейчас какой-то человек в ватнике, накинутом поверх белого халата, нес над головой раскрытый красный зонт.
«Сколько же меня не было?» – подумал Федор с удивлением. В своем сознании он хоронил Глашу только вчера. Он хотел спросить у мужиков, какое сегодня число, чтобы понять, прошло ли уже сорок дней, но что-то подкатило к горлу, Федор накрылся одеялом с головой и заплакал.
Потом он лежал и грезил наяву, вспоминая то Глашу, то свои сны об их общем будущем. Дети, сыновья, должны были у них родиться, но двадцать лет назад он принял на себя непростительный грех.
Можно хоть до посинения твердить, что он действовал в интересах общества, но истина одна – он оставил на свободе зверя.
Кажется, тогда он обещал себе, что будет дальше искать, но, когда дело закрыли, это оказалось невозможным. Преступления прекратились, а потом он перевелся в Ленинград и благополучно обо всем забыл. А потом молчал… Ну а теперь что ж, сколько ни кайся, сколько ни молись, а к жизни никого не вернешь. Ничего не исправишь.
Около двух вернулась Татьяна с термосом и кастрюльками. Федор не хотел есть, но она покормила его с ложки паровыми котлетами и заставила выпить кислого клюквенного киселя. Его замутило, наверное, оттого, что давно не ел.
– Таня, давай разведемся, – сказал он, откинувшись на подушку.
Она строго взглянула на него:
– Отчего такая срочность?
– Ну хотя бы потому, что когда я тебя увидел, то пожалел, что не умер.
Татьяна пожала плечами:
– Знаешь, я тоже не в восторге, что ты жив. Но ты жив, и с этим приходится считаться.
Он усмехнулся.
– Это правда, Федор. Когда мне сообщили, то в глубине души я обрадовалась, что скоро стану вдовой.
– Прости, что не оправдал… Но я так понял, что это еще может случиться?
– Да, опасность еще есть.
– Точнее сказать, надежда.
Татьяна молча поправила ему подушку.
Жена ухаживала за ним добросовестно и отстраненно, как нанятая сиделка. У нее была толстая тетрадка, в которой она с одной стороны записывала указания врачей, а с другой отмечала его пульс, давление, сколько чего он съел и выпил.
В исполнении своих обязанностей она была неумолима. Если следовало делать ему массаж пятнадцать минут, то Татьяна замеряла время строго по часам, а не приблизительно, как поступил бы любой нормальный человек. Если врач говорил выпить полтора литра, то это были ровно полтора литра из мерного стакана, а не какие-то антинаучные пять кружек.
Лечащий врач оказался молодым жизнерадостным парнем, который на первом обходе, весело смеясь, заявил, что у Федора Константиновича голова быстро приходит в норму, а вот «ребра – в кашу», поэтому все силы надо бросить на профилактику пневмонии, и первое правило тут – не залеживаться.
Федору и самому надоело быть прикованным к постели, он быстро начал подниматься, но не мог долго устоять на слабых дрожащих ногах. Татьяна заставляла его делать специальную зарядку, упражнения для которой записала и зарисовала в своей тетрадке у местного инструктора ЛФК. По правилам, физкультурник должен был сам заниматься с Федором, но у него было слишком много других больных.
Сгибая и разгибая по команде Татьяны ноги, Федор думал, что здесь определенно что-то не так. Больничка народная, сто процентов он здесь самый именитый и сановитый пациент, и инструктор просто не мог поступить иначе, чем отодвинуть других больных ради него. Странно и то, что никто не докучает ему вполне житейскими, но слегка противозаконными просьбами. Медики ведь тоже люди, кому надо машину снять с учета, кому вернуть права, кому что. И когда ты спас жизнь прокурору, то не воспользоваться этим просто грех. А тут тишина… Или штат целиком укомплектован подвижниками, считающими, что спасенная жизнь – лучшая награда за труд?
Он старался быть вежливым с соседями по палате, но в его сознании они оставались Борода, Матерщинник и Алкаши в пижамах, и к детализации он не стремился, а Татьяна перезнакомилась не только с ними, но и с женами, образовав что-то вроде коалиции. «Я сегодня задержусь попозже, покормлю вашего ужином, а вы завтра тогда из-под моего утку вынесете, если я не успею». Просто удивительно, куда девался весь ее снобизм.
Загадка объяснилась довольно скоро. Измучив его гимнастикой и накормив ужином, Татьяна уехала, а Федор решил попробовать дойти до туалета, который, хоть и располагался прямо возле палаты, пока оставался для него недосягаемой мечтой, а необходимость оправляться под себя доставляла ему больше мучений, чем другие физические страдания.
