Перед отбоем он отказался от обезболивающего и снотворного и до утра лежал в темноте, пытаясь понять, что он не только подлец, трус и прелюбодей, но еще и убийца в самом прямом и непосредственном значении этого слова.
Только к утру додумался, что если все так, как написано в статье, то его будут судить и посадят года на три.
Татьяна приехала раньше обычного и полчаса ждала в коридоре, пока закончится утренний обход.
– Танечка, – завопил дед, как только она показалась на пороге, – здравствуй, солнышко!
Федор в недоумении вздернул бровь. Вот уж с чем с чем, а с солнцем жена у него никогда не ассоциировалась.
Она ласково поздоровалась со стариком, подошла к Федору и стала выгружать из сумки продукты.
– Я тебе принесла куриные котлеты, как ты любишь, и немножко форшмачка сделала – для повышения аппетита, – сказала она сухо.
– Пока не хочется, – вяло проговорил Федор.
– Пей хотя бы кисель, он питательный. Я сегодня сварила черничный, раз клюквенный для тебя кислый.
– Таня, – взмолился Федор, – к сожалению, не существует такой еды, которую ты бы приготовила, а я бы съел и поправился, так что не трудись лишнего. Тут, в общем, с кухни носят вполне приличную баландочку.
– Федор, она отвратительна.
– Зато по науке все.
– Сырники хотя бы будешь?
– Один.
Федор сел в кровати и отломил вилкой маленький кусочек от пышного румяного сырника. Надо отдать должное Татьяне, в браке Федор питался как мало кто. Причем, удивительное дело, чем мощнее бушевал в доме скандал, тем вкуснее она готовила, порой достигая таких высот, что какой-нибудь шеф-повар из Франции, попробовав Татьянину стряпню, рвал бы на себе волосы от досады. Только сейчас Федор не чувствовал вкуса и, наверное, вообще ничего бы не ел, если бы жена не кормила его насильно.
– Как там Ленка? – спросил он.
Татьяна пожала плечами:
– Звонит иногда, но бросает трубку.
– Она знает про меня?
– Нет, зачем?
– И правда, пусть учится.
– Да, пусть. Она с ума бы сошла, если бы узнала, прилетела бы сюда, и вся учеба коту под хвост. Она тебя очень любит, Федя.
– Правда?
– Обожает. Она ведь не знает, что ты ей неродной отец. Это даже просто обидно! – вдруг выкрикнула Татьяна.
– Что я неродной?
– Что она тебя любит, а меня ненавидит.
– Тебя тоже любит.
– Нет. Это с детства так было. Самое смешное, что ты крал у меня то, что тебе вообще было не нужно. Есть Лена, нет ее – наплевать. Ты даже ей ни разу замечания не сделал, ничего не запретил. Конечно, ты хороший, я плохая!
Федор поморщился:
– Тань, тебе не кажется, что об этом поздно спорить?
– Ну и что, что ненавидит, – неожиданно выдала Татьяна, – зато я вырастила ее хорошим человеком.
Федор достал из ее книги газетный листок:
– Ты что-то еще об этом знаешь? Дело завели?
Татьяна нехотя кивнула:
– Следователь звонил, спрашивал, как ты себя чувствуешь, и машину забрали на экспертизу. Вернее, то, что от нее осталось…
– Ясно. Что думаешь?
Татьяна пожала плечами:
– Сначала тебе надо поправиться.
Кроме кликушеской статьи, которую она сохранила, чтобы потом написать жалобу на эту газету в соответствующие органы, жена ничего не знала, и какие настроения царят у него на службе, понятия не имела.
Оставалось только надеяться, что пафосные выкрики журналиста не являются истиной в последней инстанции и виноват не он или хотя бы не только он.
Следующий день принес крушение этих надежд. К Федору явился следователь, потертый мужичок средних лет, почти до горбатости сутулый и в вязаной жилетке. Разговаривал вежливо, но отводил глаза, покашливал без нужды, и Федор очень быстро понял, что дело его труба.
По официальной версии выходило все так, как написал в своей статье журналист, и Федору из-за амнезии нечего было противопоставить, а когда он узнал имя погибшего парня, то понял, что переживать из-за потери памяти нет никакого смысла – его все равно никто не стал бы слушать.
Следователь ушел, а Федор вытянулся на постели и стал думать о себе как о ком-то другом. Судьба обошлась с ним сурово, но справедливо, он пожал ровно то, что посеял, ни зернышком больше.
Его воспитывали атеистом, и он привык знать, что бога нет, но, наверное, не зря люди верят на протяжении многих веков, не только потому, что так заведено. Верь не верь, а возмездие все равно тебя настигнет, но дело даже не в неумолимости судьбы.
Что было у них с Глашей, как не дар божий? Он ни о чем не просил, а провидение ниспослало свет любви его холодной душе. Наверное, с этим даром надо было поступить как-то иначе, не поддаваться искушению, а сохранить его в своем сердце, и тогда Глаша была бы сейчас жива.
И тогда, на излете весны, он мог добиться возмездия для избитой девушки. Распорядился бы принять заявление, проследил, чтобы делу дали ход, и все. И парень мотал бы небольшой срок в колонии, а не гонял на папиной «Победе». Горькая ирония была в том, что парень многократно нарушал правила, но не кто иной, как Федор Константинович Макаров, позаботился о том, чтобы эти нарушения никак и нигде не были зафиксированы, и суду нечего предъявить в доказательство того, что юноша был лихач.
Федор вздохнул. Получается, он перепутал направление, и, думая, что поднимается вверх, всю жизнь копал себе могилу.
Ну а теперь что ж? Теперь папа все свои немаленькие административные ресурсы бросит на то, чтобы уничтожить убийцу сына.
– Давай разведемся прямо сейчас, – сказал Федор.
Татьяна, сидевшая на стульчике возле его кровати, захлопнула книгу:
– Да что у тебя за идея фикс?
– Ленка совершеннолетняя, так что идти в суд нам не обязательно. Давай нотариуса пригласим, он мое заявление заверит, и ты съездишь в загс, подашь…
– Мне больше делать нечего, как пороги загсов обивать.
– Таня, это не шутки. Я скоро сяду.
– Я знаю.
– Так тебе зачем муж-зэк? Давай быстро разведемся, пока я еще чист перед законом. И вообще… Ты же знаешь Воскобойникова, он и так мстительный, а тут я еще убил его единственного сына, – Федор вздрогнул, так страшно это прозвучало, – он будет бить по площадям, в том числе и по тебе.
– Хорошо, что Лена уехала в Иваново.
Федор кивнул:
– Давай хоть тебя выведем из-под удара.
– А ты?
– А со мной кончено, Таня.
– Как знать…
