Встав перед картинами, которые им были назначены, студенты выслушали остальные правила. Нельзя читать информацию на стендах возле картин. каждый будет смотреть на свою картину десять минут, потом все вернутся в класс, и там, одну за другой, обсудят все работы. В каждой картине таится какая-то история. Задача студента – понять, что это за история, а потом рассказать ее группе, конкретно описывая все детали. Если вам показалось, что персонаж грустный, сказал студентам Брэвемен, постарайтесь понять, что именно на картине навело вас на эту мысль. Если вы думаете, что действие происходит в каком-то определенном месте, опишите детали, которые на это указывают.
Высокий юноша с симпатичным лицом и выступающим адамовым яблоком внимательно разглядывал картину с худым человеком, верхняя часть туловища которого бессильно свисала сбоку кровати, а правая рука касалась пола. Глаза его были закрыты. «Он спит?» – поинтересовался Брэвермен.
– Нет, – решительно ответил юноша, оглядев своих товарищей, собравшихся вокруг.
– Возможно, он пьян – у него в руке бутылка, но он совершенно точно не спит. Думаю, он мертв.
– И как же вы это поняли? – спросил Брэвермен.
– Цвет кожи… он у него странный. Какой-то зеленоватый, – задумчиво произнес юноша. – Смерть как будто витает в воздухе.
Он описал грустную сцену на картине. Юноша лежит в небольшой, бедной квартирке. За узкими грязными окошками на фоне заходящего солнца вырисовываются темные силуэты крыш. Лепестки увядшей розы лежат на подоконнике; в свете заката они кажутся серыми. На полу рассыпаны обрывки бумаги.
– Думаю, он покончил жизнь самоубийством, – торжествующим тоном заключает студент.
– Прекрасно! – кивает Брэвермен. Линда Фридлендер, куратор музея, кратко рассказывает о картине («Смерть Чаттертона» – изображенная Генри Уоллисом сцена самоубийства 17-летнего поэта XVIII века Томаса Чаттертона), а потом все переходят к следующему полотну.
После занятия мы с Брэверменом за кофе обсудили его новаторскую обучающую методику.
– Отточенные навыки наблюдения обычно появляются после многих лет медицинской практики, – сказал мне Брэвермен. – Накопленный опыт позволяет врачам замечать то, чему их не учили. Они становятся крайне наблюдательными – со временем. Но на этих занятиях я надеюсь с самого начала обратить внимание студентов на этот особый диагностический навык.
Хотя они смотрят на картины, а не на пациентов, то, чему они учатся здесь, вполне применимо и в медицине, убежден Брэвермен.
Он может это утверждать, потому что проверил сам. Два года студенты, посещающие его занятия, до начала курса должны были описать то, что увидели на дюжине фотографий людей с визуально выраженными аномалиями. По завершении курса они получали другой набор фотографий с теми же инструкциями. Тесты оценивались по степени подробности описания. Правильно или неправильно определена болезнь, значения не имело; главным было заметить и описать видимые отклонения. Результаты тестов, проводившихся до и после занятий, сравнивались; выяснилось, что после музейного курса наблюдательность студентов увеличивалась на 56 %.
Чтобы убедиться, что дело не просто в овладении навыком прохождения тестирования, такой же тест провели со студентами до и после лекции по физическому осмотру. Их результаты также стали лучше – еще бы, в медицинскую школу не попадают те, кто не умеет хорошо сдавать тесты, – но отнюдь не настолько.
Еще до того как узнать об исследованиях Брэвермана, я на собственном опыте убедилась, что эти навыки можно развить. На третьем или четвертом курсе медицинской школы я начала замечать вокруг людей с разными заболеваниями. Я словно вдруг оказалась в мире, населенном больными, увечными и сумасшедшими. Но ведь они всегда были вокруг – почему же я их не замечала? Определенно, знания играли тут важную роль. Так, когда узнаешь новое слово или термин, оно начинает встречаться тебе повсюду.
Но есть здесь все-таки и нечто большее. С раннего возраста нас учат не обращать внимания на отклонения. Дети всегда замечают людей, внешность которых отличается от обычной. Но мы учим их подавлять этот интерес. Моя дочь Тарпли однажды спросила кассиршу в магазине, мужчина она или женщина. Мой муж, покраснев от неловкости, извинился перед этой полной дамой с волосами на подбородке, хоть и понимал, что обиду уже не загладить. Позже он объяснил нашей дочери, как сильно ее комментарий задел ту женщину. Больше она подобных вопросов не задает. Она научилась не приглядываться.
Студентам-медикам приходится забыть эти усвоенные навыки. Они не должны отводить глаза от отклонений. Наоборот, им следует их искать. Обращать на них внимание. И эта настройка не отключается, когда вы выходите из кабинета. Я часто (надеюсь, незаметно) указываю мужу на патологии, которые замечаю на улице: на хромающую походку мужчины с протезом, на сероватый оттенок кожи человека с синдромом избытка железа, или гемохроматозом, на женщину-шизофреничку с подрагивающими губами – это побочный эффект многих антипсихотических препаратов. Я живу в мире, полном отклонений от нормы. И это потрясающе.
Но как же можно смотреть на что-то и не видеть? Доктор Марвин Чан, профессор лаборатории визуально-когнитивной неврологии в Йеле, посвятил свою карьеру попытке ответить на этот вопрос. Когда я заглянула к нему теплым осенним вечером, он предложил мне посмотреть видеоролик, широко использующийся в его сфере – посвященный видению и вниманию. На экране передо мной было шестеро взрослых людей, играющих в странную игру, которые замерли на стоп-кадре. Похоже, они поделились на две команды – одна была в белом, а вторая в черном. У каждой команды имелся баскетбольный мяч. Играли они не на площадке, а в каком-то странном коридоре какого-то офисного здания. На заднем плане можно было различить закрытые двери лифтов.
Моя задача заключалась в том, чтобы следить за белой командой и считать, сколько раз мяч переходил от игрока к игроку – причем отдельно запомнить, сколько раз его передавали над головой и сколько раз по полу. Картинка начала двигаться, и я впилась глазами в белую команду, точнее, в мяч, который в полной тишине перемещался между черными и белыми телами. Я насчитала шесть передач над головой и одну по полу, а потом сбилась. Полная решимости не сдаваться, я продолжала стараться до тех пор, пока 30-секундный ролик не подошел к концу.
– Одиннадцать над головой и два по полу? – с надеждой спросила я. Потом призналась Чану, что в середине сбилась со счета. Несмотря на это, он меня похвалил – я пропустил всего одну передачу над головой. Потом профессор спросил:
– А не заметили вы чего-нибудь необычного на видео?
Но помимо необычной обстановки, в которой проходила игра, мне в глаза ничего не бросилось.
– А гориллу видели?
Гориллу?! Нет, я совершенно точно не видела никакой гориллы.
– Я покажу вам ролик еще раз, теперь ничего не считайте, просто наблюдайте за игрой.
Он заново запустил видео. Белая и черная команда пришли в движение. На восемнадцатой секунде – примерно в тот момент, когда у меня ослабело внимание, – я увидела кого-то (женщину, как выяснилось впоследствии) в костюме гориллы, проходившего через коридор справа налево. Она спокойно встала в центре, постучала кулаками в грудь, как горилла из детских мультиков, а потом неспешно удалилась. В кадре она оставалась восемь секунд – но я ее не заметила.
