Недельный курс преднизона – и все симптомы пропадают так же быстро и загадочно, как в первый раз. Приходится день-другой полежать в кровати, но теперь, зная диагноз и представляя себе течение болезни, пациент стоически сносит ее симптомы. Страх перед неизвестностью, сделавший невыносимой лихорадку, преследовавшую его в больнице, теперь прошел. Остался просто обычный дискомфорт.
– Я никогда не слышал об этом заболевании, прежде чем заболел сам, – сказал мне Ковальски, а потом добавил: – Если честно, то и мой врач, кажется, тоже.
В медицине давно стало общим местом, что сложные диагнозы ставят либо самые опытные, либо самые неопытные врачи. У опытных набор ожиданий достаточно широк, чтобы рассматривать самые разные возможности. Поскольку они открыты к широкому спектру наблюдений, мало что ускользает от них. А как же новички? У них вообще нет готовых ожиданий, и отсутствие заранее запрограммированных сценариев позволяет им видеть картину в целом.
Доктор Марвин Чан рассказал мне об эксперименте, проводившемся в его лаборатории пару лет назад. Участникам исследования показывали две фотографии: они были одинаковые, за исключением единственного элемента. Подопытным демонстрировали две пары таких снимков. В первой паре снимков отличался центральный элемент. Там было сфотографировано большое помещение и три человека в лабораторных костюмах, стоящие на фоне какого-то оборудования. На первом снимке два манипулятора за их спинами были желтого цвета, на втором, измененном, – оранжевого.
На втором наборе фотографий были изображены воздушные шары в форме разных животных. Высоко над ними парил еще один, с лицом клоуна. На щеке у клоуна виднелось ярко-розовое пятно. Вдалеке виднелся другой шар, с прикрепленным к нему розовым шлейфом. На второй фотографии из этой пары ни пятна, ни шлейфа не было.
Гипотеза исследователей состояла в том, что зрители заметят изменение на снимках лаборатории в первую очередь – потому что там предмет, отличавшийся цветом, располагался в самом центре. А вот во втором наборе, по их предположению, изменение придется поискать, так как оно расположено на периферии. Опыт учит нас, что важные элементы на снимках обычно находятся в центре, поэтому туда мы и смотрим в первую очередь.
В конце эксперимента исследователи сделали еще один важный шаг. Что, если снимок будет выходить за рамки наших ожиданий? Изменит ли это скорость, с которой мы будем замечать разницу между двумя изображениями? Чтобы ответить на этот вопрос, они показали третьей группе испытуемых те же пары снимков, но теперь перевернутых вверх ногами. У испытуемых не было ориентиров в этом новом, перевернутом мире, не было готовых ожиданий и предположений, поэтому, решил Чан, изменения на периферии будут для них не менее очевидны, чем в центре фото. И это действительно оказалось так. Когда снимки перевернули, испытуемые стали находить отличия в обоих наборах одинаково быстро.
Таким образом, у новичка нет ожиданий, а у эксперта их очень много. И то и другое облегчает наблюдения. А что же происходит с врачами (такими как я), пребывающими где-то посередине – уже не неофитами, но пока что не экспертами?
Данный вопрос представляет большой интерес для Чана и других исследователей, так как напрямую связан с уменьшением количества врачебных ошибок.
«На мой взгляд, ничего по-настоящему полезного мы пока не обнаружили, – признает Чан. – Думаю, самое главное, что нам удалось выяснить, – это то, что контроль осуществляется мозгом наблюдателя». Он убежден, что водителей – как и врачей – следует обучать приемам расширения внимания. Когда мы смотрим на что-то слишком узко, то наверняка многое упускаем. «Все ведь находится перед нами – надо просто научиться это видеть».
Проведя утро за приемом пациентов в своем кабинете в «Монтефиоре», доктор Стэнли Уэйнепль откинулся на спинку своего кресла и ослабил галстук.
– Люди часто спрашивают меня, как я провожу осмотры при своей слепоте. Если честно, это для меня самое легкое. Если хочешь расслышать шум в сердце, то что ты делаешь? Правильно, закрываешь глаза. Потому что не хочешь, чтобы твоему слуху что-то мешало. И когда нащупываешь край печени, тоже закрываешь глаза, чтобы лучше его ощутить.
Я невольно заметила, что молча киваю в ответ – снова забыв, что он меня не видит.
Доктор Уэйнепль сделал паузу и поправил на носу очки. Внезапно из оправы выскочила одна линза; я вскочила со стула и предложила помочь ему ее отыскать, но еще до того, как я договорила, он нащупал линзу и положил ее вместе с оправой в карман.
– Мои пациенты довольно быстро понимают, что я практически ничего не вижу, но есть одна странность.
Он наклонился вперед и поглядел мне прямо в лицо. – Они все равно приносят мне результаты МРТ или просят взглянуть на рентгеновские снимки. Почему они это делают? Они же знают, что я слепой.
Я призадумалась над этим парадоксом: зачем приносить снимки человеку, который их не видит?
– Они не хотят, чтобы я на них смотрел. Им это вообще неважно, – объяснил мне Уэйнепль. – Они хотят, чтобы я помог им разобраться, что с ними происходит. Чтобы я помог им понять. В этом и заключается моя работа. Собственно, как и работа любого врача.
Глава 6
Целительное прикосновение
Целительная сила прикосновения давно признана в западной культуре. Пророк Елисей вернул мертвого к жизни простым касанием. Иисус наложил руки на прокаженного, и тот исцелился. Его ученики также обладали способностью излечивать больных. Христианские святые часто являли чудеса целительных прикосновений. А с тех пор как западные монархии провозгласили, что право на престол даровано им свыше, многие короли также стали утверждать, что обладают подобной властью. До XVIII века считалось, что достаточно прикоснуться к любому из монархов Англии, Германии или Франции, чтобы исцелиться от золотухи, хронической инфекции кожи – безболезненное средство, вполне сравнимое по эффективности с другими тогдашними методами лечения.
История применения рук для диагностики более противоречива. Гиппократ охотно полагался на информацию, получаемую через органы чувств. Он писал: «Во врачебном деле очень важно знать первостепенное… самое главное, что можно воспринять через зрение, прикосновение, слух, обоняние и вкус». Описывая своих пациентов и их болезни, он приводит данные о цвете кожи, температуре, контурах внутренних органов. Такой подход в медицине считался спорным вплоть до Ренессанса, и только в эпоху Просвещения был повсеместно принят врачами, которые стали опираться на конкретные данные, получаемые путем наблюдения за организмом, и превратили медицину в точную науку. В последнее время это же стремление к точности и детальности, присущим подлинной науке, фактически уничтожило практику физического осмотра. Он теперь кажется примитивным и приблизительным по сравнению с тем, что мы можем обнаружить благодаря чудесам технологии.
Так принято считать, но верно ли это на самом деле? Имеется масса подтверждений того, что руки доктора могут обнаружить то, что ускользнуло от бесстрастных глаз высокоточной аппаратуры. Взять, например, обследование на рак молочной железы. Неужели осмотр способен выявить нечто такое, что пропустит машина? Аппаратные методы – маммография, ультразвук, магнитный резонанс – играют важную роль в диагностике рака груди. Но с этим прекрасно справляются и руки. Большинство случаев рака – свыше 70 % – женщины выявляют сами, нащупав уплотнение у себя в молочной железе. На долю маммографии приходится еще 20 % – безусловно, это важный инструмент в обнаружении этого распространенного заболевания. Однако исследования показывают, что осмотр груди, который проводят врачи, выявляет еще 5 % из всех диагностированных случаев – с учетом распространенности рака груди у нас в стране, это около десяти тысяч пациенток, проходящих ежегодное обследование, так что можно с уверенностью утверждать, что и прикосновение в данном случае – очень важный инструмент.
