– Такое впечатление, что последние девять месяцев я только и делаю, что хожу по врачам или лежу в больницах, – пожаловалась пациентка.
Вот и сейчас ее пришлось госпитализировать. До прошлого Рождества она была совершенно здорова. Но когда приехала домой, повидалась с семьей и друзьями и уже собиралась возвращаться в колледж, у нее началось необычное расстройство. Она не могла есть. Любой запах – особенно запах пищи – вызывал тошноту. Но рвоты не было. Поначалу.
На следующий день, когда она ехала за рулем обратно на учебу, все тело внезапно покрылось холодным потом, и ей пришлось высунуть голову в окно – ее вырвало. Единожды начавшись, рвота никак не проходила.
– Даже не знаю, как мне удалось добраться – каждые пару минут приходилось останавливаться из-за рвоты.
По возвращении в общежитие первые пару дней семестра она провела в постели. Когда вернулась на занятия, друзья в шутку сказали, что так ее организм избавлялся от излишков, накопленных за каникулы. Но она чувствовала себя нормально и не собиралась придавать недомоганию особого значения.
Пока оно не повторилось. И еще раз. И еще.
Приступы всегда проходили одинаково. Пару часов ее мучила тошнота, а потом начиналась рвота, которая могла продолжаться несколько дней. Не было ни жара, ни диареи; никаких судорог и даже болей. Она перепробовала все лекарства, которые можно было купить в аптеке без рецепта: «Тамс», «Пепсид», «Пепто-Бисмол», «Прилосек», «Маалокс». Ничего не помогало. Мысль о том, что приступ может начаться в любой момент, без предупреждения, постоянно преследовала ее.
Дальше она стала обращаться с приступами к врачам. В больнице ей делали тест на беременность, и когда он – неизменно – оказывался отрицательным, ставили капельницу с жидкостями и «Компазином» (средством от рвоты), а через день или два выписывали. Не закончив семестра, она бросила учебу и уехала домой.
Мария решила обратиться к семейному врачу. Он ничего не смог сказать и направил ее к гастроэнтерологу, который назначил гастроскопию, колоноскопию, рентген желудка с барием, компьютерную томографию брюшной полости и мозга. У нее взяли кровь на болезни печени, болезни почек и еще на целый ряд редких наследственных заболеваний, о которых она никогда не слышала. Никаких отклонений обследования не выявили.
Еще один специалист предположил, что это абдоминальная мигрень. Головные боли при мигрени вызываются нарушением мозгового кровообращения. Иногда такие же нарушения могут происходить и в кишечнике, провоцируя рвоту и тошноту – гастроинтестинальный эквивалент боли в голове. Врач назначил Марии лекарство для предотвращения подобных симптомов и еще одно – на случай, если они все-таки возникнут. Когда это не помогло, попробовал другую схему. Но и она не сработала, так что больше девушка к нему не обращалась.
Самое странное, сказала она доктору Хсиа, что во время приступов ей становилось легче, если она принимала горячий душ. Не прохладный и не теплый, а именно горячий: когда она стояла под водой такой температуры, какую едва могла выносить, рвота прекращалась, и тошнота начинала отступать. Пару раз она обращалась в госпиталь только потому, что дома заканчивалась горячая вода.
Кто-то из подруг предположил, что у нее может быть пищевая аллергия, поэтому Мария отказалась практически от любой пищи, кроме имбирного эля и соленых крекеров. И поначалу это даже помогало. Но два дня назад она проснулась с уже знакомой тошнотой. И с прошлого утра ее непрерывно рвало.
Мария Роджерс была невысокая, чуть полноватая, с густыми темными волосами, собранными на затылке резинкой. Ее оливковая кожа выглядела чистой, хотя и бледной. Глаза опухли от слез и усталости. Она явно плохо себя чувствовала и была сильно расстроена, подумала Хсиа, но не была похожа на хроническую больную.
«Как часто происходят приступы тошноты?» – спросила она девушку. Та сказала, что примерно раз в месяц. «Они как-то связаны с менструальным циклом?» – с надеждой задала Хсиа следующий вопрос. Мария отрицательно покачала головой. Они начинаются как правило после еды? Или от голода? От усталости? От стресса? Нет, нет и еще раз нет. Девушка ничем не болела и не принимала никаких лекарств. Курила время от времени – пачки сигарет могло хватить на неделю, а то и дольше. Выпивала – преимущественно пиво, и преимущественно по выходным, когда ходила куда-нибудь с друзьями.
Мать ее была алкоголичкой и умерла несколько лет назад. Бросив колледж, девушка поселилась с отцом и сестрой, но через пару месяцев переехала в квартиру неподалеку от них, которую снимала с подругами. Не держала домашних животных, не совершала никаких путешествий весь прошлый год. Насколько ей было известно, не контактировала ни с какими отравляющими веществами. Хсиа быстро ее осмотрела. Звуки пищеварения были тише обычного, живот слегка напряженный, но оба эти симптома объяснялись, скорее всего, неукротимой рвотой. Никаких признаков воспаления желчного пузыря, увеличенной печени или селезенки. В остальном также никаких отклонений.
«Выходя из бокса, – рассказывала мне Хсиа позже, – я понимала, что что-то упускаю, но понятия не имела, что именно. Не знала даже, что буду проверять».
Больше, чем просто факты
Доктор Хсиа была ординатором в Медицинском центре Йельского университета, где я ныне преподаю. Она рассказала мне о Марии Роджерс, зная, что я собираю интересные случаи и иногда пишу о них в своей колонке в New York Times Magazine. Размышляя об этом случае, Эми Хсиа с самого начала знала, что если и разберется в причинах происходящего с пациенткой, то не потому, что обладает особыми познаниями, – ведь до этого девушку осматривало немало специалистов. Нет, если она и выяснит, что происходит с Марией, то только благодаря какой-то зацепке, подсказке, которую проглядели остальные.
Такие подсказки стоит искать именно в истории, которую рассказывает пациент. Это наш самый старый диагностический инструмент. И, как часто выясняется, самый надежный. Действительно, подавляющее большинство диагнозов – от 70 до 90 % – ставится исключительно на основании истории пациента. Но, хотя это давно известно, зачастую ни доктор, ни пациент не придают должного значения тому, что пациент рассказывает в процессе постановки диагноза. А ведь эта информация имеет принципиальное значение. Ни один из наших высокотехнологичных методов не дает такого количества точных диагнозов. То же самое касается и физического осмотра. У нас нет другого способа получить эту информацию. Именно из разговора с пациентом мы черпаем основные данные, на основании которых ставим диагноз. Более того, очень часто сказанное в ходе этого разговора может сыграть важную роль в жизни пациента уже после того, как диагноз поставлен.
Когда вы идете к врачу – к любому, – велики шансы, что вам зададут вопрос, на что вы жалуетесь. Большинство пациентов готовы к нему: они знают, что будут отвечать, потому что уже рассказывали свою историю друзьям и родным. Но не менее велика вероятность, что им не дадут закончить этот рассказ.
Врачи часто превращают эту первую стадию диагностического процесса в подобие допроса (как доктор Джо Фрайди, говорящий «только факты, мэм»), а пациента – в случайного свидетеля преступления, которому нельзя полностью доверять и который может разве что в общих словах поведать о том, что видел. С этой точки зрения история пациента имеет значение только как способ раздобыть первоначальные сведения о проблеме.
