Панические атаки одолевали меня уже много лет. Но я продолжал наивно надеяться, что однажды встречу прекрасную добрую женщину, которая поможет мне избавиться от них.
* * *
Ранее этим вечером мы отыграли на открытом воздухе концерт, организованный бостонской радиостанцией. Маленький четырехнедельный тур превратился в пять месяцев гастролей, строились планы выступлений в Австралии, Новой Зеландии и Японии – по завершении европейского тура.
После концерта я сменил пропитанную потом концертную одежду на чистую. В гримерке толклись все мои музыканты и техники.
– Не знаю, чем вы, неудачники, займетесь, а у меня свидание! – сообщил я.
– С человеком? – спросил Дэн.
– Ага, – сказал я, стараясь сдержать довольную улыбку.
– Нет, – заявил Стив, осознав, куда я собрался.
– Да, – ответил я, улыбаясь шире.
– Натали? – спросили хором Скотт, Стив и Дэн.
– Ага! – с удовольствием подтвердил я и направился к двери.
За спиной раздался многоголосый горестный вой: «Вали на хе-ер!»
Я взял такси и доехал до Кембриджа. Там меня уже ждала Натали. Держась за руки, мы бродили по Гарварду и целовались под столетними дубами. В полночь она позвала меня в свою спальню, и мы легли рядом на узкой кровати. Когда она заснула, я осторожно высвободился из ее объятий и на такси уехал к себе в отель. Меня захлестнула паника.
Я пытался бороться со страхом с помощью здравого смысла, логических рассуждений. Убеждал себя, что причин для опасений быть не может: нет огня, нет львов; все, что происходит, – всего лишь свидания с женщиной. Но паника была неумолима. Она вела меня к одному. Глубинный поломанный психоментальный механизм ставил знак равенства между безопасностью и одиночеством.
Всю жизнь больше всего я хотел любить и быть любимым.
Над аэропортом Логан поднималось солнце, и я встал с постели. Войдя в ванную, посмотрел на себя в зеркало: лысый, тощий, измученный, печальный.
Много лет назад в один из вечеров, когда моим отношениям с одной чудесной девушкой пришел конец из-за паники, во мне вскипел такой сильный гнев, что я начал бить себя по лицу. Ударил раз. Затем еще. Затем еще, очень сильно – так, что упал на пол.
На какой-то миг мне показалось, что это правильно – надавать себе по глупой бесполезной морде. Потом я испугался – того, что свихнулся. Люди в здравом уме обычно не бьют себя по лицу так, что валятся на пол. И еще люди в здравом уме не паникуют в гостиничном номере из-за того, что сходили на несколько приятных свиданий с доброй и красивой кинозвездой-вегетарианкой.
До отъезда в аэропорт оставался один час. Я знал, что заснуть уже не смогу. Поэтому нашел ручку и бумагу и сел за стол. Я собирался описать свою панику, чтобы лучше ее понять. Первая строчка получилась такой: «Почему я паникую? 1. Меня трясет от страха».
И это было все, что пришло на ум. Несомненно, в моей голове, в подсознании пряталось что-то еще, много всего. У паники была своя история, ее начало, причины ее появления – но они скрывались от меня.
Я смял бумагу и бросил ее в мусорную корзину.
Париж, Франция
(1999)
Я так и не смог выяснить, почему в одних странах мои песни имели успех, а в других нет. Если бы эта тайна раскрылась, мне удалось бы получить признание во всем мире. Я переживал вспышки популярности в Германии и Великобритании, но за девять лет выпуска различных альбомов и пластинок меня так и не заметили во Франции. Именно поэтому столь сильным было мое удивление, когда культовый французский музыкальный журнал «Les Inrockuptibles» пригласил меня выступить в Париже, в концертном зале недалеко от Мулен-Руж. Очевидно, Play французам понравился.
Мы отыграли концерт, французская публика аплодировала и была очень доброжелательно настроена. А после концерта я пошел встретиться со своей подругой Лоррейн, которая жила в Париже. Она была высокой темноволосой стилисткой из Лондона и некоторое время встречалась с моим нью-йоркским другом. Я пообещал себе, что не буду слишком задерживаться: в девять утра нужно было лететь в Бангкок, а оттуда – в Новую Зеландию.
В Новой Зеландии Play стал золотым. Никогда прежде ни одна из моих пластинок не удостаивалась такой чести. Менеджер объяснил это тем, что население страны невелико, и альбом становится золотым, если продано 6000 копий, а не 500 000, которые нужно продать для обретения столь высокого статуса в Штатах. Я получил по почте от новозеландской звукозаписывающей компании свой первый золотой диск. И никто не мог отобрать у меня эту сияющую пластинку в красивой рамке.
На такси я доехал до площади Отель-де-Вилль и прошел пешком несколько кварталов в поисках адреса, который дала мне Лоррейн. Мы договорились встретиться в баре. Но мне никак не удавалось его найти. В конце концов я понял, что она назначила встречу в Лувре. Мне и в голову не приходило, что там может быть бар. Я нашел его, открыл тяжелую дверь и оказался в стильном помещении с высокими потолками, бронзовыми люстрами и красно-золотыми обоями. Лоррейн и несколько ее подруг сидели в одной из кабинок.
– Добрался! – обрадовалась она, целуя меня в обе щеки. Я ощутил себя беспринципно космополитичным: оказался в Лувре в компании гламурных модных женщин после того, как отыграл концерт в Париже, перед тем, как лететь в Азию. Мы пили вино, затем водку, а потом арманьяк.
И никто не мог отобрать у меня эту сияющую пластинку в красивой рамке.
В два часа ночи я ответственно заявил:
– Мне пора, у меня вылет в Новую Зеландию через несколько часов.
– Нет, – пьяно сказала Мэнди, подруга Лоррейн. И выпустила изо рта облачко сигаретного дыма. – Не уходи!
Мэнди мне понравилась, хоть и здорово напилась. У нее были крашеные красные волосы, и она носила очки-авиаторы в золотой оправе. Родилась она на Лонг-Айленде, но жила в Париже, занимаясь чем-то, связанным с модой.
Если бы я вернулся в свою гостиницу при аэропорте, мог бы немного поспать перед 26-часовым перелетом в Новую Зеландию. Но я был в Лувре. И после семи или восьми стаканов сильно опьянел. А главное, симпатичная молодая женщина только что дала мне понять, что не хочет, чтобы я уходил.
– Ладно! И чем займемся? – спросил я, доверившись судьбе и пьяной Мэнди.
Пять минут спустя мы уже ехали на такси в ее квартиру, что располагалась в доме близ Триумфальной арки. Пока мы ехали, я рассказывал Мэнди историю египетского обелиска близ сада Тюильри. Она кивала, но, похоже, ей было скучно.
Добравшись до ее дома, мы поднялись на крохотном лифте XIX века на четвертый этаж. Пока поднимались, я спросил, не слушала ли она в юности на Лонг-Айленде радиостанцию WLIR.
Я слушал WLIR, когда учился в старшей школе: ее сигнал был достаточно силен, чтобы добраться с Лонг-Айленда в Коннектикут. В середине 80-х это была единственная коммерческая радиостанция «новой волны» в Нью-Йорке и его окрестностях. Настоящим удовольствием было проезжать в мамином «Шевроле Шеветт» мимо домов девочек, которые мне нравились, включать радио и слышать Cure и Echo & the Bunnymen.
