Я кивнул.
– Хорошо.
Пит указал мне на заднее сиденье, и я без всяких колебаний запрыгнул на него. Он запустил мотор – тот оглушительно взревел – и помчался по пригородной дороге вдоль сосен и дубов.
– Ты как? – крикнул он мне.
Я обхватил его руками за пояс, мое лицо прижалось к его спине, обтянутой черной кожаной курткой, а в ушах ревел ветер.
– Нормально!
Я был одет легко: шорты, футболка и зеленые шлепанцы. Потоки воздуха чувствительно хлестали меня по бокам и бедрам.
Пит остановился у кафе «Баскин Роббинс» на Пост-Роуд.
– Как насчет мороженого? – спросил он.
– Конечно! – сказал я, удивляясь тому, как удачно все складывается. Этим летом все дни были одинаковые: проснуться, позавтракать, включить телевизор, выключить телевизор, потому что там Уотергейт; поиграть с монетами, покататься на велосипеде, поиграть с машинками; задуматься, какой будет моя жизнь в Стратфорде; поужинать перед телевизором, лечь спать. Но сегодня я катаюсь на мотоцикле и иду в «Баскин Роббинс»!
Мы вошли в кафе, и я тут же ощутил запах ванили и замороженного молока.
– Что ты хочешь, Моби? – спросил Пит.
– Жвачку, – решительно сказал я, встав на цыпочки, чтобы разглядеть картонные тубы с мороженым через стекло витрины.
– Жвачку?..
– Он имеет в виду мороженое с жевательной резинкой, – объяснил скучающий за прилавком подросток в футболке с изображением Нила Янга с гитарой в руках. Оно было чудом, это мороженое: розовое, с кусочками розовой жвачки. И оно продавалось в «Баскин Роббинс»! Я любил его.
Пит купил две порции «жвачки» и мы съели их, стоя за круглым столиком возле окна.
– Поедем к маме? – спросил Пит, бросив остаток рожка в мусорную корзину и закурив.
– Конечно! – ответил я и быстро доел мороженое.
Пит снова завел мотоцикл, и тот радостно взревел. Люди на парковке смотрели на нас. Я был горд, стоя рядом с мощной машиной и сильным человеком. Пит был не таким чистюлей, как отцы моих друзей, и работал в автомастерской, а не в инвестиционной компании или банке. Но он был добрым. Он нравился маме, и мне нравился тоже.
Я иногда представлял себе, каково это – иметь отца и жить в настоящем доме. Наверное, Пит не смог бы покупать мне новые рубашки от «Izod» или снять для нас дом на острове Нантакет. Но из всех мужчин, с которыми встречалась мама с того момента, как умер папа, он был единственным, кого я желал видеть маминым мужем.
Я не хотел плакать. Не хотел показывать Питу, что мне больно. Не хотел испортить этот день.
Я крепко вцепился в пояс Пита, когда он выезжал с парковки.
– Поехали длинной дорогой! – крикнул он.
– Поехали! – радостно ответил я. Ветер беспрестанно хлестал меня. Когда же мы прибавили скорость, он стал таким яростным, что мои шорты и футболка стали похожи на рвущиеся, хлопающие флаги. Мы проехали по Токеник-Роуд и по извилистым дорогам рядом с пляжем. И мчались так быстро, что деревья вдоль дороги размылись и слились в одно целое, и мне стало казаться, что мы едем по лабиринту с зелеными стенами.
Я двинул ногой и тут же ощутил жгучую боль. Пит почувствовал неладное и притормозил. Я не хотел плакать. Не хотел показывать Питу, что мне больно. Не хотел испортить этот день. Но так получилось, что моя нога прижалась к огненно-горячей выхлопной трубе, и теперь на голени расцветал ярко-красный ожог размером с ладонь.
– Ох, черт! – сказал Пит, он явно был в ужасе. – Нужно отвезти тебя к маме!
Я кивнул, сдерживая слезы. Мне никогда еще не приходилось испытывать такую сильную боль. Я хотел, чтобы это прекратилось и мы с Питом вернулись к реальности безмятежной гонки на мотоцикле, розового мороженого с жевательной резинкой и лабиринтов из размытых деревьев.
Мы доехали до маминого офиса. Пит выглядел перепуганным.
– Мобс, скажи маме, что мне жаль. Правда, мне жаль…
Он опустил стекло мотошлема и уехал. Рев мотоцикла быстро стих, стали слышны громкий стрекот цикад и пение птиц.
Я ни разу не был в новом мамином офисе, но она показывала мне здание, где ей предстояло трудиться, когда получила работу секретаря. У ее компании было странное название из двух непонятных слов, которое в моей голове не держалось.
Я вошел в офис. В нем было светло и работали кондиционеры. Звонили телефоны, жужжали копировальные аппараты, и за столом у входа сидела мама. На ней ладно сидел бежевый костюм из секонд-хенда. Свои длинные светлые кудрявые волосы она стала закалывать на затылке, пытаясь не выглядеть женщиной-хиппи, которая встречается с байкерами.
– Моби?! – испуганно вскрикнула она, когда я вошел и, наконец, расплакался.
– Прости, мам, – плакал я. – Пит не виноват. Это я сам обжегся… Я обжегся, прости, прости…
Округ Сан-Бернардино, Калифорния
(2001)
В гримерке амфитеатра в пустыне неподалеку от Лос-Анджелеса мы с музыкантами New Order вспоминали, как играть песню группы Joy Division.
– Черт возьми, – сказал Питер Хук
[80], – мы не играли эту песню со смерти Иэна
[81].
Я организовал летний гастрольный тур под названием Area: One по открытым площадкам Америки. В течение последних шести недель мы все ездили по США: дуэт Outcast, хип-хоп-группа The Roots, музыканты New Order, Incubus и группа диджеев, в том числе Карл Кокс и Пол Окенфолд
[82]. Я был хедлайнером
[83], а также промоутером тура. Идея противоречивого и замысловатого сочетания танцевальной музыки, хип-хопа и рока в одном концерте пришла мне в голову в баре, в пять утра, в феврале прошлого года.
В Штатах проходили масштабные музыкальные фестивали, но эклектичных среди них не было. Я рассказал менеджерам об идее гастрольного тура, который представлял бы собой разношерстный по составу участников фестиваль на колесах. Затем мы нашли продюсерскую компанию, которая была не прочь поработать со мной после успеха Play. Мы составили список групп и диджеев, которых хотели бы видеть на нашей сцене, – и, к моему удивлению, большая их часть приняла наше предложение.
