– У тебя гости.
У гитарной стойки стояла Кэти. Я переписывался с ней по электронной почте в течение нескольких месяцев – с тех пор, как мы познакомились во Франции. Она была родом из Сан-Франциско, но получала степень магистра в Лионе, где я тогда выступал. Мы ни разу не целовались и даже не держались за руки, но постоянная переписка дарила ощущение, что мы близко знаем друг друга. Я, все еще потный, подбежал к ней и обнял ее.
Мир принадлежал мне. Я должен был удержать его и никому не отдавать.
– Я прилетела встретиться с тобой! – сказала она.
– Из Франции?!
Кэти засмеялась.
– Ты мне нравишься, но не настолько сильно! Из Сан-Хосе.
Мы прошли за сцену, в гримерку моей группы. Жизнь становилась сюрреалистичной, волшебной: я был хедлайнером фестиваля, который сам и организовал, я пел песню Joy Division с музыкантами Joy Division, а после концерта встретился с прекрасной и умной блондинкой, с которой познакомился в Европе.
Все мои музыканты и техники толпились в комнате. Я громко сказал:
– Слушайте все, это…
Но никто не обратил на меня внимания. Все смотрели на комика-эксцентрика Энди Дика, который спустил штаны и мочился в бутылку шампанского.
– Это Энди Дик? – спросила Кэти.
– Ага, – ответил я.
Энди меня заметил.
– Моби! – закричал он, протягивая мне бутылку. – Хлебни шампанского!
Кто-то из ребят заметил:
– Энди, ничего не выйдет: он видел, что ты делал.
– Ладно, – сказал Энди и кивнул на ошметки моего веганского торта на столе. – Хотите сладенького?
Стратфорд, Коннектикут
(1974)
– Что такое оргия?
Я расположился на заднем сиденье маминого «Плимута». Сама она вместе с другом Рассом сидела впереди. Они курили и разговаривали. Расс упомянул «оргию» – я никогда прежде не слышал этого слова и хотел узнать, что оно означает.
В прошлом августе мы переехали из Дариена в Стратфорд. Мамина подруга Кэти нашла там дом – обветшалый трехэтажный особняк постройки 1930-х годов – и уговорила маму и кое-кого из ее друзей снять его совместно. В декабре в дом переехал Расс. Дизайнер украшений из Вермонта, он был высоким жилистым парнем с длинными, до пояса, рыжими волосами, которые завязывал в хвост. Расс кустарным способом изготавливал украшения в нашем гараже, а заодно и продавал там наркотики.
Он хихикнул и повернулся ко мне.
– Малыш, оргия – это когда толпа взрослых устраивает очень веселую вечеринку. Ты, когда вырастешь, тоже сможешь делать это.
Мама сердито посмотрела на него.
– Расс!..
– Что? – Он осклабился. – Хочешь участвовать в оргиях, когда вырастешь, Мобс?
– Не знаю. – Я так и не понял, что такое оргия.
Мама и Расс возвращались из офиса биржи труда в Бриджпорте, где они получали пособие по безработице и справлялись, не появилась ли подходящая работа. Рассу на самом деле не нужно было куда-либо устраиваться, потому что он торговал наркотиками. Но ему нравилось получать от правительства пособие. Мама, напротив, отчаянно нуждалась в заработке.
Малыш, оргия – это когда толпа взрослых устраивает очень веселую вечеринку. Ты, когда вырастешь, тоже сможешь делать это.
Мы высадили Расса у нашего дома и поехали за продуктами. Дом потихоньку разрушался, и в нем пахло плесенью. Именно поэтому он дешево нам достался. Мне он не нравился. И вообще, мне не нравился Стратфорд, не нравилось, что байкеры и хиппи постоянно заходят к нам за наркотиками. Но, хотя мама охотно говорила со мной о музыке, фильмах и книгах, ее никогда не интересовало мое мнение о том, как мы живем. И я научился держать его при себе.
Кэти когда-то училась вместе с мамой в старшей школе Дариена и, прежде чем стать хиппи, была симпатичной аккуратной девушкой – я видел ее фото начала 60-х. Теперь она носила буйные черные кудри и напоминала Грейс Слик
[92] из Jefferson Airplane.
Мне казалось, что Расс – бойфренд Кэти, потому что он по большей части спал в ее комнате. Но несколько раз я видел, как он ночью крадется в мамину комнату.
Как-то раз я спросил маму об этом. Она ответила:
– Расс делает мне массаж от головной боли.
Я не знал о ее страданиях из-за ночных болей в голове. Но порадовался тому, что Расс делает в доме что-то полезное, а не только незаконно торгует наркотиками и дешевыми украшениями.
Итак, мы с мамой отправились в магазин. Февральское небо было низким и серым; падавший с него мокрый снег превратился в холодную изморось.
Мы купили молоко, хлеб, хлопья, апельсиновый сок, блок сигарет и упаковку равиоли. Затем пошли к кассе, где скучающий кассир-подросток распечатал нам чек.
– Девять долларов и двадцать центов, – объявил он.
Мама заглянула в кошелек и застыла, ее лицо покраснело.
– У меня только восемь долларов… – растерянно сказала она. – Мобс, что-то придется оставить.
Она потянулась к сигаретам, но я сказал:
– Не надо, мам. Давай вернем равиоли и хлеб.
Мне не нравилось, что мама курит, но без сигарет она была злой и несчастной. Нам, конечно, нужна была еда, но обойтись без сигарет она не могла.
Я отнес продукты на место, и мама сердито спросила у кассира:
– Теперь хватит?
Паренек пробил чек на молоко, хлопья, апельсиновый сок и сигареты.
– Ага, – ответил он безразлично.
В машине мама прикурила трясущимися руками. Я понимал, что ей стыдно и горько. Когда она была в таком состоянии, с ней нельзя было говорить. Так что я сидел на своем месте и глядел в окно, исчерченное каплями дождя. Мне хотелось включить радио, но я не сделал этого: молчал и не шевелился.
Когда мы приехали домой, мама пошла наверх, а я разобрал скудное пополнение продуктов и налил себе стакан разбавленного апельсинового сока. Переехав в Стратфорд, мы стали разбавлять молоко и сок еще больше, чем делали это в Дариене, – чтобы их хватало надолго. Поначалу их вкус казался странным, но теперь, если мне доводилось пить сок в гостях у друзей, он казался мне слишком насыщенным и сладким.
Я сидел в кухне и читал статью о «Человеке на шесть миллионов долларов» в журнале «Динамит», который подарил мне друг Рон. Потом пришло время делать уроки. Моя комната в Стратфорде была немного больше той, в которой я жил в Дариене. Но выглядела она абсолютно так же – с одним матрасом на полу и самодельным фанерным рабочим столом у окна. Перед переездом в Стратфорд я аккуратно снял со стен плакаты с изображениями бейсболистов и первым делом повесил их в своем новом жилище на стене рядом с постелью. Плакаты немного поблекли, но я по-прежнему гордился ими.
