Я достиг клуба, вошел в бар на нижнем этаже и заказал два шота текилы. Быстро выпил их и стал слушать хипстерскую группу, игравшую кавер-версии песен Pixies. Потом заметил в одной из кабинок своего приятеля Фэнси. Мы с ним были собутыльниками-дегенератами все последние десять лет. Но с тех пор, как настали времена успеха Play, потеряли друг друга из виду. Я заказал еще две текилы и пошел к Фэнси и его друзьям. Мы пили, и я рассказывал историю своих сегодняшних похождений: про миниатюрную квартирку, кисты во влагалище и бешеного копа. Но умолчал о том, что все еще перемазан в засохшей крови.
Я взял себе еще текилы и, едва стоя на ногах, стал танцевать под каверы Pixies. А в четыре часа утра заметил, как три человека подошли к незаметной, почти потайной, черной двери в дальнем конце зала и исчезли за ней. «Неужели в «Lit» есть VIP-зона, которую от меня скрывали?! – с пьяным возмущением подумал я. – Или это суперэксклюзивная дегенеративная комната для суперэксклюзивных дегенератов?» Я считал себя в «Lit» и VIP-персоной, и суперэксклюзивным дегенератом. Поэтому, шатаясь, пробрался сквозь зал, полный танцующих наркозависимых хипстеров, и вошел в потайную черную дверь.
Я оказался в маленькой тихой комнате, в которой три человека сгорбились над столом.
– Эй! – рявкнул на меня один из них. – Вам сюда нельзя!
Я едва стоял на ногах. Но с обидой невнятно рявкнул:
– Вы что, не знаете, кто я такой?
И замер. Я никогда прежде такого не говорил. И даже сквозь пьяный туман осознал, что перешел черту. Вопрос «Вы что, не знаете, кто я такой?» был боевым кличем неудачников. Я знал, что в тот момент, когда человек произносит эти слова, слава и удача его покидают.
Однажды я выходил из ночного клуба, в котором шла вечеринка Уайклифа Джина
[142], и вокалист из успешной в 80-е годы группы «новой волны» пытался попасть на нее. Его лицо исказилось яростью оттого, что ему не позволяли войти. И он закричал в лицо невозмутимому охраннику у дверей: «Вы не знаете, кто я такой?!» Я тогда печально покачал головой и поздравил себя с тем, что пока остаюсь не потерявшей популярности знаменитостью.
И вот сейчас я сказал те же самые глупые слова.
Трое у стола в замешательстве посмотрели на меня.
– Нам все равно, – сказал один из них. – Это офис. Мы считаем чеки кредитных карт.
Дариен, Коннектикут
(1979)
Работая на участках соседей, я накопил 70 долларов и купил подержанную электрогитару и старый усилитель «Fender» по объявлению на обороте «Стамфордского адвоката».
К тому времени я уже год как брал уроки игры на гитаре у Криса Рисолы. Был конец 70-х, расцвет золотой эпохи гитарных виртуозов, и мой учитель хотел, чтобы я стал вторым Стивом Хау
[143] или Джими Хендриксом. У Криса были длинные черные вьющиеся волосы, и он давал уроки в своей комнате – в доме, который принадлежал его матери и стоял по соседству с пожарной частью Дариена. Он был отличным музыкальным педагогом, а еще у него была сестра – самая красивая девушка, какую я только видел. Иногда она улыбалась мне, когда я встречал ее после занятий с Крисом.
Я очень хотел научиться хорошо играть. Поэтому каждый день практиковался на купленной гитаре дома: играл гаммы, старался делать это как можно быстрее и даже пытался выучить «Eruption» рок-группы Van Halen. Но у меня было два «грязных» секрета, которыми я не мог поделиться с учителем. Во-первых, мне не нравилась сложная гитарная музыка, которую он любил. Я знал, что гитарные соло Эдди Ван Халена
[144] впечатляют техникой исполнения; их было трудно играть, но они оставляли меня равнодушным. Вторым секретом была моя любовь к «новой волне» и панк-року. Я пытался полюбить сложную музыку, которую любил Крис, но, когда я слушал по радио Гари Ньюмана и Clash, они впечатлили меня намного больше, чем Эдди Ван Хален и Ларри Карлтон
[145].
В конце одного из уроков я прощупал почву, спросив у Криса, что он думает о Talking Heads.
– Видел их в «Saturday Night Live»? – спросил он с досадой. – Соло у того странного парня, их лидера, – всего одна долбаная нота!
Так что я учил гаммы, версии джазовых стандартов и кантат Баха для гитары и соло Дэвида Гилмора
[146]. Но мне хотелось сидеть в своей комнате и играть «новую волну» и панк-рок.
У меня появился новый друг – мой ровесник и сосед по улице Пол. Он вырос в Англии и вел себя, словно молодой Эррол Флинн
[147]. Однажды Пол сказал, что у его старшего брата Саймона есть пластинка Never Mind the Bollocks, Here’s the Sex Pistols.
Саймона я боялся: он был высоким и обычно тусовался со здоровенными приятелями, которые выглядели так, словно могли без усилий раздавить меня одним мизинцем. Но я тут же набрался храбрости и спросил, не может ли Пол попросить у брата альбом Never mind the Bollocks для меня, на несколько дней.
Винил в те времена считался ценностью. Я никогда не слышал, чтобы кто-то одалживал другому пластинку. Но отчаянно хотел послушать панк-рок, воспроизводимый маминой стереосистемой, а не звучавший по радио.
Пол ушел в комнату Саймона и через полминуты вернулся с Never Mind the Bollocks.
– Вот, держи.
Он просто отдал мне пластинку, как будто одолжить кому-то панк-рок-альбом было совершенно обычным делом!
– Спасибо! – дрожащим голосом сказал я, бережно прижимая к груди яркий розово-зелено-желтый конверт, словно это был сияющий тотем.
Саймона я боялся: он был высоким и обычно тусовался со здоровенными приятелями, которые выглядели так, словно могли без усилий раздавить меня одним мизинцем.
Дома я поставил пластинку на мамину вертушку и опустил иглу на «Holidays in the Sun». Песня была злой и уверенной. И быстрой. Я не мог поверить, что слушаю ее на той же стереосистеме, на которой мама слушала Дэйва Брубека
[148]. Казалось, что я смотрю порнографию в церкви. И мне это нравилось.
Я прослушал весь альбом The Sex Pistols от начала до конца. Потом прослушал снова. После этого подключил свою новую гитару стоимостью 30 долларов к усилителю стоимостью 40 долларов и весь следующий час учился играть «God Save the Queen», стараясь изо всех сил.
